СЕРГЕЙ БАРУЗДИН
ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО
ПОВЕСТИ О ЖЕНЩИНАХ
Художник Г. КАЛИНОВСКИЙ
М., «Известия», 1972
Сурен Агабабян
Ануар Алимжанов
Сергей Баруздин
Константин Воронков
Леонид Грачев
Мирза Ибрагимов
Алим Кешоков
Григорий Корабельников
Леонард Лавлинский
Георгий Ломидзе
Юстинас Марцинкявичюс
Рафаэль Мустафин
Александр Николаев
Леонид Новиченко
Валентин Оскоцкий
Леонид Теракопян
Иван Шайякин
Людмила Шиловцева
повторение пройденного
РОМАН
• ГОД 1961-й
С прилетел в полдень и не узнал своего города. Еще утром в Петропавловске-Камчатском буйствовала пурга, мы с трудом пробрались на вездеходе до аэродрома и там долго гадали: «Улетим — не улетим?» И вот мы обогнали на девять часов время, потеряли где-то в пути ночь и оказались в Москве — весенней, солнечной, зеленой, предмайской.
Возвращение домой — всегда радость. Возвращение в Москву — радость двойная, ибо город наш как-то особо притягивает к себе. А сейчас…
Не успевшая запылиться свежая трава и уже заметно распустившиеся липы, женщины в легких светлых одеждах, гагаринские портреты и красные полотнища с космическими кораблями на стенах домов — все было настолько необычным, будто я вернулся с другой планеты. А может, и правда с другой? Камчатка, Командоры, Курилы… Нет, конечно!
И все-таки прохожие с любопытством посматривали на мою длинную фигуру в полушубке и меховой шапке, с тяжелым заплечным мешком.
Единственно, что могло хоть чуть ободрить меня, — гордость за содержимое мешка. А в нем лежали удивительные вещи: два огромных моржовых клыка; гудящая раковина величиной с суповую тарелку; могучий краб. лишь вчера вечером сваренный — красный, колючий, похожий на морское чудовище; пол-литра настоящего спирта, продающегося только на Севере да на Дальнем Востоке; свернутый в круг, как проволока, корень женьшеня и несколько банок крабовых консервов, которых сейчас в Москве днем с огнем не сыщешь. Впрочем, все эго ломаного гроша не стоило в сравнении с действительно удивительными космическими апрельскими новостями!
Я прибавил шаг.
Предстояло самое радостное и сложное — забежать на работу к жене и взять ключи от квартиры. Радостное — понятно почему: ведь я больше месяца не видел Наташи и вот — вернулся. А сложное? Мой камчатский внешний вид явно мог подорвать авторитет такого солидного учреждения, как архитектурно-проектный институт, где работала жена, тем паче что он размещался теперь в отличном, просторном, светлом здании.
Мне повезло: гардеробщица, поворчав для порядка, что у нее не камера хранения, приняла сначала мой мешок, а затем полушубок.
Теперь — скорее наверх, к ней, к ней!
Я поднялся на лифте и приоткрыл знакомую дверь. — Приехал?!
Наташа вспыхнула, неловко бросила длиннющую линейку и уже в дверях оглянулась на ближайших своих соседок по мастерской. Я не видел в эту минуту ее лица, но знал, что оно было растерянным и немного виноватым. Она всегда теряется от радости и чувствует себя виноватой перед этими женщинами. Может, не перед всеми, но перед многими. Она знает, что у них-то все не так, и боится обидеть их своим счастьем.
Мы стояли в коридоре, и я целовал ее в лоб, и глаза, и волосы, и губы, и руку с заметным шрамом у локтя, и она краснела, как школьница, и увертывалась, и что-то шептала мне, добавляя с испугом: «Люди же вокруг… Смотрят… Неудобно…»
— Но как ты? Доволен? — вполголоса спросила она, освобождаясь наконец и поправляя на мне воротник. Она часто делает так: поправляет мой воротник, или шарф, или перезастегивает застегнутую пуговицу, — и только мы с ней знаем, что это значит…
«Доволен ли я?»
Я мог бы наговорить ей сейчас тысячу самых красивых слов о том, где я был и что видел, и обязательно добавить в конце, что опять поеду туда, откуда только что вернулся. Но я не скажу ей сейчас ничего. Лучше как-нибудь потом… Потом… Я знаю, как она не любит, когда я уезжаю.
А я люблю уезжать, и не только потому, что это надо: ездить, смотреть, думать…
Я люблю уезжать, чтобы возвращаться. Вот так, как сейчас! И чтобы вновь видеть ее такой, какой я знаю ее много-много лет, и находить что-то новое в ней и в самом себе.
Я смотрю на нее. Она все такая же, такая… Она ничуть не изменилась за этот месяц. И за все многие-многие годы, хотя ей давным-давно уже не пятнадцать, а почти тридцать восемь. Боже, как давно я знаю ее. И — как люблю!
Она меняла прически и платья. Она училась и была на войне. Она рожала и опять училась. Она хоронила близких. «Она», а хочется сказать «мы». Но нет, я не скажу так. Я опять скажу — «она». Она всегда была такой и теперь стала еще лучше.
Я поздравляю ее.
— Читал? — Она удивляется, хоть и знает, с чем я поздравляю ее. Она кивает головой: — Спасибо. А знаешь, как здорово получилось. Казалось, уже все! Пропало. И вдруг Буньков приходит, сначала молчит, потом: «Девочки! Что-то вы важные сегодня!» И — достает бутылку шампанского. Только тут мы и сообразили. А как раз на другой день «Правда»…
Я читал на Камчатке короткую заметку в «Правде», но я и так знаю всё: как продвигался их проект, как его считали мертворожденным. Я даже сам сомневался, нужно ли загонять в одно здание и детский сад, и магазин, и парикмахерскую, и столовую, и комбинат бытового обслуживания, и клуб? Она доказывала мне: «Нужно, можно, удобно». Доказывала и год назад, когда проект только задумывался, и позже, когда сидела над ним ночами дома.
Теперь я радуюсь, будто это мой проект.
— В Целинограде уже начинают строить, а на будущий год — в Москве! — говорит она. — Здорово, правда?
— Ну, а дома-то как?
Дом — это Надюшка и Люба.
— Все хорошо, — говорит она. — Надюшка в школе, Люба в детском саду. Все ждут тебя…
— Удери пораньше. А?
— Постараюсь. — Она притрагивается к моему воротнику. — А ты, я смотрю, начинаешь седеть… Ой, и как здорово!.. Ну, ну, до вечера!
Поднимаясь по лестнице, я понял, что это в нашей квартире трезвонит телефон.
— Слушаю, — сказал я, не снимая шубы.
— Кто говорит? — спросил женский голос.
— А кого вам нужно?
— Это не отец Нади?
— Да.
— Где ваша дочь?
Как мне не было жарко, я почувствовал холодный озноб.
— Как — где? В школе…
— В школе ее нет.
— Как — нет?
— Так вот и нет! — раздраженно подтвердил женский голос. — Вы можете прийти сейчас в школу?
Не помню, как я сбросил шубу и оказался на улице. Школа была рядом — метров триста от подъезда. Еще издали я заметил группку ребят с портфелями, толпившихся возле школьных ворот.
Может быть, я и не заметил бы их, но они явно с любопытством смотрели на меня и ждали. Вдруг выскочила Надюшка — живая, пунцовая и какая-то взъерошенная.
— Папочка, ты! Вернулся! — И добавила уже иным голосом — А мы с уроков ушли… Тебя вызвали?