Кулик закурил новую папиросу — пальцы заметно дрожали, перенервничал, да еще не привык, что рука «отросла». Да и не врал — он ведь видел страшные кадры кинохроники. Особо лгать он не собирался, лучше смешать правду и вымысел — Климент Ефремович откровенную ложь выявит сразу, по малейшим эмоциям. И теперь нужно говорить то, что случилось на самом деле, и чему он стал участником этим утром.
— Подумал, дурман накатил, ведь генерал Антонюк писал, что армия фронт держит. Испугался, решил, что сон пророческий и сразу изменил план развертывания для 310-й дивизии — отправил ее на двадцать километров вперед, чтобы синявинские высоты успела занять, с них ведь все подступы видны, и Ладога как на ладони. Тут дело такое — если наваждение верное, и немцы послезавтра займут, то блокаду установят, мы их два с половиной года бодать будем, как тот баран ворота. И подался сразу в Шлиссельбург…
Ворошилов слушал его очень внимательно, не отводя взгляда — просто физически неприятно ощущать такое. Да и говорить правду было тяжело, понимая, во что она может вылиться.
— А там убедился, что командарм 48 совершенно растерялся, и ничегошеньки не понимает, что происходит. Даже не удосужился войска потерянные свои разыскать, хотя чего там — от дивизий по тысяче бойцов и командиров, одни номера и остались. Я его там и в хвост, и в гриву, и так и эдак — ну, расшевелил, короче. «Очковтиратели» — их встряхнуть хорошенько надобно, как и моряков, что вообще не знают, что у них за спиной происходит. Врут, не понимая, что это к катастрофе привести может. Я ему КП в рабочем городке назначил, подальше от Шлиссельбурга, поближе к фронту.
— Теперь от тебя многое зависит, Клим — Шлиссельбург удерживать нужно до крайности, и особенно синявинские высоты. Потому я Антонюку свою 310-ю дивизию отдал, без нее фронт там посыплется. Ладожская флотилия приказ твой должна получить — тогда 4-й бригадой морской пехоты позиции подопрем. И 115-ю дивизию в состав 48-й армии необходимо немедленно передать. Из нее стрелковый и один артиллерийский полк в Арбузово ночью перебросить — на катерах и пароходах перевезти на левый берег. Тогда немцев можно удержать — а как подойдет одна из моих дивизий, ей пограничников сменить можно будет. И можно не беспокоиться — на фронте будут две дивизии со стрелковым полком и с бригадой морской пехоты, плюс канонерские лодки на реке. Отдам один дивизион 152 мм гаубиц нового образца — без тяжелой артиллерии наступление целого танкового корпуса трудно будет отразить.
Ворошилов несколько минут разглядывал карту, потом произнес негромко, одновременно делая на листке пометки.
— Крепко ты за дело взялся, хотя 48-я армия тебе оперативно подчинена, а ты ей две дивизии передаешь, а у тебя их всего четыре. Но правота твоя — распоряжусь немедленно, считай, армию на пустом месте воссоздали, и дыру в обороне закроем — немцев к Ладоге нельзя допустить.
— Я ведь не просто так — 128-ю и 311-ю дивизии, что к моим войскам вышли, заберу себе, пополню маршевыми батальонами — через неделю снова воевать смогут. Приберу и горнострелковую бригаду, и 21-ю танковую — я не филантроп, мне они пригодятся. И пограничников отдай, как только их из боя выведут — люди подготовленные, а тут, куда не плюнь, везде болота и леса. Как тебе такой баш на баш, Климент Ефремович…
В осажденном Ленинграде на легкие Т-26 устанавливали броневые «экраны», стальные листы в 15–20 мм играли роль дополнительной защиты, их крепили на болтах, что широко практиковали на КВ. В таком виде машины хоть как-то могли выдержать огонь германских 37 мм противотанковых орудий. Надеяться на поступления новых танков не приходилось, дорожили каждой боевой единицей…
Глава 13
— Сон или наваждение, к черту все — голова сильно болит, успел, и ладно. Воевать надобно, а не о здоровье думать.
Кулик потер виски еще раз, закурил. А вот у «первого маршала» на этот счет появилось совсем другое мнение — в том, что ему отправляли из 48-й армии насквозь лживые сообщения, сильно напрягло, но отнюдь не удивило. Чего-то подобного Климент Ефремович и ожидал — на Волховском направлении дела с самого начала пошли скверные, и никому из генералов, которых начали «тасовать», не хотелось попасть под «раздачу» не по своей вине. И случившийся с Григорием Ивановичем апоплексический удар как нельзя лучше на пользу пошел — теперь за левый фланг можно не беспокоиться, сил все равно было мало, чтобы его резервами подкрепить. А так нашлись две свежие и полностью укомплектованные дивизии, и вовремя, когда разразился кризис. Тут интересы двух маршалов полностью совпали — одному нужно было удержать направление, второму его подкрепить — для того и отправлялась под Мгу 54-я армия.
— Дивизии, вернее их «номера», забирай. Маршевое пополнение из ленинградцев отправлю — снарядами подсоблю, у нас пока есть. Но Мгу отбивать надобно, хотя прекрасно понимаю, что наступать на полнокровный танковый корпус будет трудно…
— Ты сам в успех веришь? Я нет, потому что видел войска. Удержать позиции еще смогут, а вот наступление неизбежно провалится. Не смогут они, да и мы тоже. Только резервы без всякой пользы изведем, когда германцы на штурм Ленинграда пойдут. Иначе надо воевать, иначе.
Кулик усмехнулся, все лицо маршала буквально перекосило на одну сторону, и это обеспокоило Климента Ефремовича. От нервного перенапряжения инсульты случались частенько, и люди умирали в большинстве случаев — лечить толком не умели. Некоторые выздоравливали, но речь долго восстанавливалась, и зачастую поражался мозг. То, что старый соратник выдержал «удар» многого стоило, а «наваждению» он не удивился — ведь болезни иной раз и пользу принести могут, а это как раз такой случай. К тому же что такое предвидение, которое бывает с вещими снами, отнюдь не досужие разговорчики, пару раз в жизни сталкивался с этим.
— Как именно? Ты знаешь? И для чего карту пометками «засыпал»? Это ведь штурм Ленинграда, я правильно понимаю?
Ворошилов с растущим напряжением ждал ответа, но Кулик молчал, только курил, прижав левую ладонь к орденам, лицо побледнело. И тут Климент Ефремович увидел, как у того из уха стала вытекать кровь, тонкая алая ниточка потянулась вниз, капля упала на плечо — на кителе появилось красное пятно. И это встревожило не на шутку — маршал открыл шкафчик, достал бутылку коньяка, щедро плеснул рубиновой влаги в стакан, пролил. Сунул в ладонь приятеля, сжал пальцы.
— Пей, Гриша, пей — поможет. Да пей же!
Тот как воду машинально выпил поднесенное, и содрогнулся, на лице появилась характерная гримаса, будто впервые в жизни спиртное попробовал, хотя по жизни без оного питья никогда не обходился. В очередной раз, удивившись поведению старинного знакомца, Климент Ефремович, тем не менее мысленно отметил, что народное средство явно помогло — Кулик стал приходить в себя, на лице появился румянец, а взгляд стал осмысленным.
— К врачам тебе надо, Гриша, вон как тебя лихорадит. Давай, мы тебя здесь в клинику определим…
— Да пошли они все, — тот привычно огрызнулся, именно это и успокоило Ворошилова — Кулика всегда обвиняли в грубости и хамоватости, и у подчиненных особой любовью он никогда не пользовался. И взглянув на выпавший из пальцев окурок, достал из пачки папиросу.
— Ты знаешь, каково умирать, когда броневик вспыхивает спичкой, а ты внутри сидишь? И взрывом тебя выбрасывает из него, оторвав обе ноги и правую руку, а ты, бля, при этом остаешься живым, но обожженной головешкой, хотя вся броня взрезана и изогнута. И подыхаешь долго, в полном сознании находясь, а тебя боль корежит.
Лицо Кулика снова задергалось, желваки на скулах заходили тугими валиками — смотреть было страшно на это зрелище. Но маршал неожиданно успокоился, пробормотав:
— Вот такая хрень на разум и приходит, Клим, сам удивлен. Рука и ноги, будто не свои, сами по себе живут, и дергаются.
И кхекнув, неожиданно произнес:
— Водка лучше, у этого вкус странный, яблоками и клопами отдает. Но ничего, вроде помогло — отпустило.