- Слушай - зачем, э, вообще, такие вещи говоришь?! - "царь" побагровел, голос его скользнул на фальцет, прорезался откуда-то незаметный ранее акцент. - Ми... Кхэ- кхэ... Мы дела делаем или угрозы говорим? Какой такой "вырезай", э? Думай, да, когда говоришь!
- Я вопрос задал, - Седой на возмущение собеседника и бровью не повел - выдержал паузу, давая "царю" поду мать, повторил: - Ты мне веришь?
- Верю... - нехотя буркнул "царь", отводя взгляд...
Сейчас, спустя полтора года, подготовленный в информационном плане Сергей понимает, что "царь" тогда не просто так ответил, чтобы отвязаться от Седого, а ответил искренне. Московская диаспора всегда отличалась какой-то особой неуловимостью и "прозрачностью". Во времена больших разборок со славянскими группировками бывали такие моменты, когда жаждавшие мести коренные "братки" не могли найти по всей столице ни одного горца. Приезжие бригады из Шатоя и Старого Ачхоя "отработают" - и назад. А "основные" тем временем - на каникулы. Растворились, рассосались, разъехались по родичам, поди поищи - велика Россия-мачеха.
А тут пришел нехороший человек и конкретными адресами в морду тычет. И не просто так ведь тычет, для красного словца! Он ведь при случае сделает что обещал - и глазом не моргнет. Этот нехороший человек накануне прогулялся к самой границе с Грузией, вырезал под корень отряд, возглавляемый братом второго в диаспоре по статусу лица; брата притащил на аркане - через всю Чечню провез. А само второе лицо... Кхе-кхе... Само лицо, стыдно сказать такое про горца, взял в заложники и продал лицу первому24. Как последнего барана.
Ну-ка, попробуй, не поверь такому...
Детали и особенности того исторического дня Сергею видятся очень смутно, а заметки и видеозарубки, увы, соорудить не догадался. Как-то недосуг было сесть и черкнуть в блокноте пару строк или взять камеру и запечатлеть обстановку.
Одно помнит хорошо: странную перемену в поведении царя. А именно: сиюминутный, мимолетный скачок от всепобеждающей надменности и уверенности в своем всесилии к растерянности, беспомощности и бессильной злобе, что легко читалась в те секунды на породистом холеном лице. Такое, дорогие мои, не забывается.
И еще помнит: знамений не было. Не громыхнуло за горизонтом, голубых зарниц не было, небеса не разверзлись, и страхоликий ангел смерти не махал сверкающим мечом, намекая, что пора закругляться с поеданием транков и бесцельным валянием на постели и настало время заняться делом.
Все было обыденно, прозаично и произошло, по большому счету, за несколько секунд - когда покидали то маленькое кафе у железнодорожного моста. Выходя, Сергей обернулся в последний раз, зачем-то глянул на "царя" со свитой, оставшихся за столом, отметил краем глаза, как "царь" резко отвел взгляд... И понял вдруг, как молнией по черепу навернуло - мгновенно ответил для себя на один из трех извечных вопросов: что делать???
Вернувшись со "стрелки", Сергей пообедал, повалялся по обыкновению, бездумно глядя в потолок, вечерком вышел гулять, заверив мать, что на угол Староконюшенного не пойдет, а если и пойдет - то безо всякой задней мысли.
Прогулявшись, впервые за последнее время с аппетитом поужинал, вытянул из-под кровати успевшую покрыться пылью "Шахнаме" абудабского издания и пару часов читал. Затем уснул и без сновидений проспал до десяти утра.
Проснувшись, опять прогулялся, сделал зарядку, принял контрастный душ и, пока мать готовила завтрак, за десять минут написал программу на ближайшие два года.
Программа получилась короткая, но емкая и вполне реальная - она не содержала ни одного невыполнимого пункта. Прочитав программу несколько раз, Сергей ошибок и неточностей не обнаружил, листок сжег и, поверхностно проанализировав свое состояние, сделал вывод, что авторы позднейшего периода вседозволенности были, по-видимому, правы.
Эти пресловутые "пламенные" начала столетия то ли и в самом деле были безнадежными сумасшедшими, то ли страдали хромотой логического мышления, то ли вообще об оном (мышлении) не слыхали. Эти термофеномены, бедолаги, так и не сумели сформулировать для себя правильный ответ на вопрос "что делать?", хотя президент их фан-клуба и написал работу с одноименным названием. Потому и горели попусту.
А Сергей сумел. Садясь завтракать, он настороженно приложил ухо к тоненькой стеночке своей души, ожидая услышать буйную пляску не обузданного транками пожара, испепеляющего его изнутри... И вместо этого уловил ровный, спокойный гул.
Пламя было на месте, никуда оно не делось, но... сейчас это было управляемое уютное пламя домашнего камина, которое не пузырило душу ожогами, а лишь тихо и многообещающе грело ее...
Их и вправду никто не беспокоил, вопреки заверениям Петрова-старшего (друга деда, генерала КГБ в отставке), который криком кричал, что нужно немедля все продавать и драпать за рубеж первым же рейсом. Драпать никуда не стали, но, следуя ненавязчивому совету Седого, кое-что продали и кое в чем "подвинулись".
Продали фирму - чтобы глаза не мозолить супостатам и повторно не вводить в искушение. Из роскошных апартаментов переехали в скромную трехкомнатную квартиру с небольшой кухней и крохотным балкончиком - но недалеко, на том же Арбате. Прислугу, отпущенную на время катаклизмов на каникулы, рассчитали, поблагодарив за хорошую службу, чуть позже рассчитали водителей и секью-рити. Деньги аккуратно разместили на нероссийских банковских адресах: если перестать посещать клубы, казино и дорогие рестораны, можно скромно жить на проценты чуть ли не целую вечность.
И зажили каждый своей жизнью.
Мать, убедившись, что чадо не собирается бросаться из окна и садиться на иглу, порадовалась сквозь слезы и добровольно приняла светский постриг. Отозвала абонементы из клубов, прекратила выезжать "в люди", перестала общаться практически со всеми, кого знала ранее, набрала кучу литературных переводов и засела в своем кабинете. Мужа из своей жизни решительно вычеркнула - нет такого человека на свете, и все тут. Из дома выходила дважды в сутки: рано утром, прогуляться до Пушкинского музея и обратно, и после трех пополудни за покупками, чтобы успеть до окончания общепринятого рабочего дня. Доступ в дом имела только эротически озабоченная толстуха Вика Семина - одноклассница, верная подружка, самый чуткий в мире человек. Она одна из близкого окружения прониклась серьезностью ситуации и тотчас же подарила подруге симпатичный дамский револьвер. Теперь можно кого-нибудь пристрелить при случае...