— Это очень необычно, — продолжал Кириги, изучающее рассматривая небо.
— По крайней мере, дождем не пахнет, — ответила она, — будет солнечно и жарко.
— Ты прекрасно танцевала сегодня ночью, — вспомнил он и повернулся к ней, улыбаясь. — У старика Тамена глаза чуть не полезли из орбит. Чувствую, придется мне утирать за ним слюни, что он будет пускать сегодня днем.
— А жена будет чистить его штаны, — добавила она, подмигнув, и они оба захохотали. Она обратила свой взор на запад, туда, где далекие зеленые горы были окутаны утренним туманом.
— Мне хорошо, Кириги, — произнесла она наконец. И, несмотря на странное чувство ожидания, наполнявшего ее, она говорила правду. — Я давно так себя не чувствовала — с тех пор, как мы похоронили Кимона. Как будто я вышла из глубокой пещеры и увидела солнце.
Юноша тоже посмотрел в сторону гор, и голос его смягчился.
— Рад за тебя. — Он сглотнул и искоса взглянул на нее: — Мне было совестно, ведь моя боль уже прошла, а ты все еще страдала. — Он взял ее за руку. — Давай пройдемся немного и порадуемся вместе новому дню.
Они пошли вниз по дороге в противоположную от города сторону, не придавая никакого значения юношеской наготе Кириги. Им обоим уже не раз приходилось таким образом гулять по утрам, когда обнаженное тело наслаждается легкостью ветра и теплом наступающего дня, когда все еще спят и никто тебя не обеспокоит.
Пока они шли, подолы ее юбок бороздили пыль на дороге. Что ж, все равно юбки в пятнах пота после представления и их нужно стирать.
— Интересно, когда им наскучит? — Она невольно произнесла вопрос вслух, хотя и не собиралась.
— «Наскучит» что? — переспросил Кириги. — Смотреть, как ты танцуешь?
Он глупо улыбнулся, когда она нерешительно провела пальцем по самому багровому шраму на предплечье.
— Ты придаешь им слишком много значения, — сказал он ей, — Кимон никогда не обращал на них внимания. Кстати, а вы знали, что ваша кровать сильно скрипела?
Она шутливо ткнула его кулаком в бок.
— Могу поспорить, ты прижимался ухом к стене, чтобы подслушивать, — предположила она.
— Каждую ночь, — подхватил он. — Знаешь, никто не обращает на твои шрамы особого внимания. Хотя некоторые слухи о них ходят. Я слышал, как люди гадают, откуда они у тебя. Кто-то думает, что ты была в рабстве, другие решили, что тебя однажды пытали. Многие люди думают, что Кимон спас тебя от страшной участи.
Туман поднялся над горами, как только солнце залило плоские крыши Дашрани.
— Они даже не подозревают, насколько это близко к истине, — согласилась она.
Нахлынули воспоминания, жестоко напомнившие о другом времени и о другой жизни, перед глазами снова встали лица и образы, что преследовали и мучили ее. Она ухватилась за руку приемного сына, и каким-то образом это пожатие придало ей силы, помогло справиться с собой.
Она остановилась и посмотрела ему в лицо. На щеках еле заметно пробивается легкий пушок, глаза светятся юношеской наивностью. Впрочем, это мускулистое тело вполне может принадлежать мужчине.
— Я так горжусь тобой, сын, — неожиданно сказала она, сжав его руку. Откинула голову и улыбнулась слабой улыбкой. — Ты знаешь, какой сегодня день?
Он кивнул:
— День Паука.
— День Паука, месяц и год Паука, — подтвердила она. — Когда пройдет эта ночь, я встречу свой сорок третий день рождения. Подобное тройное совпадение случается лишь раз в двенадцать лет. Будем надеяться, это добрый знак для нас.
Кириги облизнул нижнюю губу.
— Но ведь ты рассказывала мне, что паук священен для Гата — Того, Кто Сеет Хаос.
Самидар снова двинулась по дороге.
— Я рассказывала тебе слишком много старых сказок из своего прошлого. Неужели тебе не хватает здравого смысла воспринимать все это шутя? Мы — в Келед-Зареме, и боги этой страны совсем другие, чем боги Запада. Здесь паук — символ артистизма, а не хаоса. А я разве не артистична?
Она проделала перед ним несколько танцевальных па и рассмеялась.
— Сорок три, — повторила она с некоторым страхом в голосе. — Скоро я буду слишком стара для танцев.
Она еще немного поплясала в пыли и тряхнула волосами.
— Посмотри, — она показала ему прядь, — ты видишь седину?
Но Кириги уже не слушал ее. Он опять устремил свой пристальный взгляд в сторону гор. Нет, поняла она, не горы его волнуют, а то, что простирается за ними. Мать разглядывала волевое, благородное лицо сына. Оно словно высечено из камня, и драгоценными сапфирами на нем сияют глаза. Самидар прикусила губу.
— Когда ты хочешь уйти? — вдруг спросила она.
Кириги вздрогнул, его взгляд метнулся в ее сторону.
— Я? — Сын покраснел. — Я никогда не покину тебя, матушка. — Он приобнял ее за плечи. Уголки его губ дрогнули в улыбке. — У нас ведь общее дело.
Она прижалась головой к его бицепсу. Вдвоем они продолжали идти, а над ними голубизной разворачивалось небо.
— Ты жаждешь приключений, Кириги? — Она не скрывала тревоги в голосе. — Тебе уже совсем наскучило здесь в Дашрани, в нашей таверне?
Он медлил с ответом, и это было красноречивее любых слов. Но в конце концов он сказал:
— Ты даешь так много поручений, что мне некогда мечтать о приключениях, к тому же когда ты и старый Тамен рядом — скучно не бывает.
Она прикрыла глаза, внезапно ощутив усталость, ей захотелось спать, и в то же время снова нахлынуло это странное предчувствие надвигающегося — чего же?
— Приключения совсем не так чудесны, как кажется, пока мы молоды. — Она пыталась что-то объяснить сыну, шедшему рядом. — Мы с Кимоном познали много препятствий на своем пути.
Она резко остановилась и оглянулась на часть дороги, которую они миновали. Ей показалось, что пыльная дорога — подходящее сравнение, если говорить об их жизни.
— Мы скитались по свету, побывали почти во всех известных странах и даже в тех землях, которых нет ни на одной карте, — неторопливо рассказывала она. — Видели много мест, пережили много приключений. — Она обхватила руками Кириги и прижала к себе, прильнув головой к его загорелой груди. — Но вскоре обнаружилось, что те немногие спокойные минуты, что мы проводили вместе, были гораздо важнее для нас и наполнены большим смыслом, чем все битвы и диковинные чудеса, вместе взятые. И тогда мы стали бояться друг за друга. Каждое приключение таило в себе опасность, одно без другого невозможно представить, они неразделимы, как неразлучна влюбленная пара. А каждая опасность грозила тем, что кто-то из нас мог снова остаться совсем один. Но ведь мы оба и так слишком долго страдали от одиночества.
— И вы купили таверну и поселились здесь, — прервал ее Кириги.
— Поначалу было нелегко. По крайней мере для меня, хотя сейчас я думаю — Кимон всегда мечтал о чем-то подобном. Каждое утро я стояла у двери — впрочем, я до сих пор сохранила эту привычку — и смотрела на эту самую дорогу. Странники приходили и уходили, пешком или верхом, в повозках или за караванами. О боги! — думала я. В скольких городах побывали эти люди, о которых я даже не слышала? В какие места они направляются, которых я никогда не увижу? Эти мысли меня изводили. — Она глубоко вздохнула и пнула босой ногой дорожную пыль. — Со временем мы все-таки стали частью Дашрани. Мы убедились, что жизнь, прошедшая в странствиях, — ничто, по сравнению с той замечательной жизнью, что открылась нам здесь.
Она обхватила себя скрестив руки, подняла голову и оглядела небо. Оно было абсолютно голубым, и только на севере вытянулись в линию облака, которые незаметно приблизились. Она потирала сзади шею, глядя на тучи: тревога ноющей болью вновь напомнила о себе.
— Но Келу этого было недостаточно, — вырвалось вдруг у Кириги.
Самидар прикусила губу и отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Солнце уже не казалось таким теплым, а ветер — таким приятным. Пение утренних птиц в одночасье превратилось в надоедливый, раздражающий шум.