— Туши, заваливай! — диким голосом взревел несчастный и кинулся в камин, чтобы телом, живота не жалеючи, спасать свое, кровное.
— Батюшка, свет ты наш, — вопили челядинцы, выволакивая его из огня. — Чур, чур, какие тебе тут деньги, мусор один. Черт попутал!
Купец безумно таращил глаза на проклятый камин — сторублевки пригрезились ему одному, другие все видели мусорную бумагу и ничего боле.
Впрочем, молодой служитель, заглянувший в камин из-за плеча хозяина, ясно видел, что пламя над бумажными листами взыграло странными радужными отливами, и вправду сходствующими с разводами на сторублевых ассигнациях. Быть может, взбудораженное воображение купца преобразило и дополнило в духе купцовых понятий непонятную картину, вставшую перед его загребущим оком…
Сгорели рукописи, сгорели, и некому было взгрустнуть о них, только купец ревел благим матом, да и то от непроходимой дурости.
Злоба клокотала в мохнатой душе скоробогатого приобретателя, спазмами ходила в горле, и челядинцы со страхом ждали, куда же выплеснется этот кипяток злобищи. Тут на глаза хозяина попался достославный сундучок.
— Выкинуть! Чтоб духу не было! На свалку! — Он бешено затопал сапогами, и повеление тотчас выполнилось. Приказчики вцепились в медные ручки и на рысях доставили виновника всех бед на Стервяное Угорье, где издавна и вольготно царствовала городская свалка.
Здесь судьба нашего замечательного сундучка в последний раз претерпела роковое испытание и едва не утопила его в водоворотах мирской суеты, так что и сюжет этого повествования мог тут же оборваться, лишившись главной своей опоры.
Возы отвратительной рванины и жалких обломков всевозможной утвари, круглосуточно прибывающие со всех концов губернского города, как попало разгружались на склонах Угорья, и груды мусора самотеком ссыпались ко дну урочища. Отцам города и губернским управителям, пожалуй, пресной и скучной показалась бы мысль хоть однажды навестить этот заповедник. Никого из местных заправил не волновала в ту пору проблема упорядочивания скапливающегося на Стервяном Угорье хлама, почтительно переименованного индустриальной эпохой во «вторичное сырье».
Тем не менее помойные отроги Стервяного Угорья кишели людьми, которые не требовали никакого вознаграждения и на совершенно добровольных началах тщательно и с удивительной сноровкой перелопачивали все это старье. Зритель из нашего века, увидь он живописные картины их труда, сказал бы, что люди трудились здесь не только тщательно, но даже с энтузиазмом, если не с остервенением.
Кто же были эти энтузиасты, не пожалевшие ни времени, ни сил на охрану, как теперь принято выражаться, окружающей среды? Сразу оговоримся, никакого сознательного альтруизма не было в деяниях этих обтрепанных, вечно согнутых подвижников. То было племя тряпичников. Труженики эти, просеивая на качающемся решете груз, прибывающий на возах, умудрялись извлекать из него полезные предметы и тем зарабатывали на скудное пропитание. Куски угля, кости, тряпки, бумага, рваные обои, железяки, битое стекло, отходившие свое подметки, жеваные голенища выуживались из общей массы, по отдельности складывались и невидимыми обывателю путями благополучно отправлялись в промышленный оборот.
Вознаграждение за этот тяжкий, неблагодарный труд было ничтожным, но что было делать, если эти тряпичники и старьевщики не нашли в ту суровую эпоху иного применения своим дарованиям? Вечно голодные, озлобленные на всех и на самих себя в том числе, старатели на пажитях Стервяного Угорья не могли похвалиться тихой кротостию своих добродетелей. Здесь шла не просто борьба за существование, а борьба, за жизнь на краю, у обрыва этого существования.
Находка, скажем, помятого, искаженного, как лицо в кривом зеркале, самовара вызывала ажиотаж, знакомый разве что открывателям Эльдорадо и Клондайка. Замечательный сундучок Зыбина с витой медью его ручек, финифтью на окантовке, морской волной по эмали на крышке мог украсить собой покои любого негоцианта. Здесь же, на Угорье, на фоне жалкого хлама и дрязга, он просиял, как алмаз чистейшей воды. Он не вызвал даже неуместных споров о праве обладать им.
Купцовы молодцы бросили сундук на гребень мусорной кучи, опасно нависшей над оврагом, и степенно удалились. Как только они скрылись за косогором, старатели разом кинулись к сундуку, хватая друг друга за полы одежды.