— Маруся по малину пошла, — сообщил он, по обыкновению до ушей улыбаясь, — а я вот одну семейку проверял. Роиться надумали, не прозевать бы. А у тебя чего рот перекосило?
В двух словах я все объяснил.
— Да знаю я его, — махнул рукою Петя. — Это Афонька по прозвищу Перун.
Что-то языческое послышалось в этом прозвище, а Петя покрутил панамкой.
— В Платошино, на берегу живет… Хибара у него — сквозь крышу тополиный пух внутрь падает. Должность у него была видная: куда пошлют. А теперь — в ковбои… Почему через тебя гоняет?.. Дак вредный он.
— Если отступного на бутылку дать?
— Попробуй! Сунь ему палец — скелет вытащит. На его бутылки работать станешь. Только захочет — стадо по крыше твоей понужнет.
— А пригрозить?
— Он никого не боится. Жена от него с ребятишками сбежала, одному-то можно никого не бояться. Да и чем ты напугаешь?
— В самом деле нечем, — развел я руками. — Да человек же Афонька, должен понять!
— Валяй, хуже не будет, — с сомнением сказал Петя, и я не мешкая отправился на поиски Перуна.
Мути в речке не было, наверное, телята нежились где-нибудь в тени. Светлые струи весело бежали по галечнику, успокаивались в омутах. Под кустом играли хариусы. Мелкие ручейники, влача деревянные трубочки, ползали по глинисто-песчаной прогретой отмели, оставляли за собою ниточки-бороздки. Только по этому следу можно было определить, что ручейники движутся. Птицы пересвистывались лениво, по-полуденному, стрекозы обыденно пощелкивали фольговыми крыльями. Ничто, ничто не предвещало беды!
Загон оказался пустым. Лишь мохнатые синие мухи гундосили в копытных следах, у питьевой колоды, не обращали на меня внимания. Зато всякие оводы, слепни, строка, ожидавшие своих кормилиц, дружелюбно ко мне бросились.
Я заглянул внутрь домика, в полумраке осмотрелся, почувствовал кислый запах квашеной капусты и дешевого табака. Через открытые сдвинутые прясла вышел на дорогу и прислушался. Где-то вроде побрякивало коровье ботало. Или это лукаво обманывала Быстринка. Но вот отчетливо на сухих кочках стучат ступицы тележных колес. Точно — едут на телеге, и лошадь пофыркивает. И вроде бы — женские голоса. Далеко забрались, редкостный случай.
— Эй-эй, — вскоре в самом деле из-за осинового сколка позвал бойкий женский голос. — Хо-зя-ин, встреча-ай!
«Перун, как видно, не скучает», — ядовито подумал я и решил ретироваться. Однако любопытство пересилило, да и поздно было прятаться: катила на загон телега, обрадованная, что здесь дорога пошире. В телеге сидела тощая, как весенняя цапля, девица в белом халате, обнимала обеими руками оплетенную лыком ведерную бутыль. За спиной девицы попрыгивала канистра, шевелились какие-то инструменты, спеленатые мешковиной, свернутый резиновый шланг. А лошадью управляла круглая румяная бабенка, тоже в белом халате. Нога-бутылка туго натягивала голенище резинового сапога — вот-вот оно лопнет. Бабенка сбросила эту ногу с оглобли, второй притопнула, зубами сверкнула, призадрала носик-луковку и устремилась ко мне:
— Ты Афанасий? Где телята? Телята, спрашиваю, где? Чего уставился?.. Стращали меня: дескать, такой-сякой, а ты не страшный вовсе, а даже наоборот!.. Я — ветфельдшер Колюбкина, а это помощница моя Вострикова. Послали к тебе. Проверить наличие болезней, прививки сделать. Да и тут обработать. Где скот?
— Да послушайте, не знаю я, где стадо и вообще…
— Ха-ха-ха! — Ветеринарный фельдшер Колюбкина даже присела, оттопырив под халатом литые полусферы, звучно хлопнув себя по коленкам ладонями. — Он не знает, где стадо!.. Ха-ха-ха, вот так пастух!.. Да не скрывай ты его, все равно найдем!
— Я не Афанасий.
— Ха-ха-ха, он уж и не Афанасий, смотри, Галка, он не Афанасий. Ведь на что по темноте своей идут, от имени отрекаются, ха-ха-ха-а…
Из веселых глазок Колюбкиной текли слезы, Вострикова тычком стояла возле телеги, никак в этом празднике смеха не участвуя.
— Я случайный прохожий, — опять попробовал объясниться я.
— Уха-ха-ха-а! Он случайный прохожий. Ой, не могу, здесь, в тайге, случайный прохожий! — Колюбкина осипла от веселья.
Знал бы я, чем это веселье обернется, не двинулся бы отсюда ни на шаг, а потом проводил бы ветбригаду через луга и рощи до самой пристани. А я подумал: Колюбкина радуется, что не заблудилась, может быть, и вправду телят стоит подлечить, они успокоятся, не станут лезть напропалую, степенно, с дремой в глазах пройдут верхами к Быстринке и обратно, — сказал милым дамам:
— Сейчас Афоню вам найду.
— Это не Афоня, — ровным, как скрип коростеля, голосом подтвердила за моею спиной Вострикова. — Предупреждали: Афоня говорит только матюгами.