Медведи об этом давно пронюхали. Весной вылезает косолапый из берлоги, шерсть клочьями, живот с голодухи впалый, как у борзой. Поймает запах твоего жилища, разроет своими стальными когтями. Сперва отправит в пасть самого хозяина, а потом, наверхосытку, все оставшиеся запасы.
Я это дочке рассказывал, пока мы шли к дому. По пути нас обругали белки. Одна, скользя вниз головой по стволу сосны, так верещала, будто шкурку с нее сдирали. Другая, в изношенной, облысевшей шубейке, упорно преследовала нас, перемахивая с ветки на ветку, с елки на осину, и трещала, точно сварливая баба в магазине. Ей откликалась деревянным хохотом невидимая сорока. Они оповещали лес об опасности.
Мы вышли на опушку, присели на бровку, застланную мягким зеленым мхом-атрихом. Ветер отгонял мошку и комарих. На душе у меня было мирно, спокойно, как редко бывает. Мы ведь чаще всего ходим в лес за добычей. Пусть под видом прогулки, но все равно чего-то ищем, срываем, берем, тащим. А вот сумели же просто пройтись до речки и обратно. И впереди сегодня не грозила необходимость делать что-то обязательное.
— Ты обещал рассказать, почему у бурундука на спине полоски, — напомнила дочка.
Она заскучала, ей нужна игра, движение, она любопытна, как бурундук.
— Ах да! Так слушай. Только это сказка. Тунгусская сказка.
Я положил руку на острое дочкино плечо и постарался вспомнить давно читанное:
— Жил-был медведь. Все лето бродил он по лесу, пасся на траве, жевал корешки, сосал малину, ловил рыбу, мелких зверьков и насекомых. Все, что под лапу попадет. Накапливал на зиму запасы жиру. Когда пришла пора, облюбовал берлогу, закрыл ее сверху валежником, еловыми ветками, расчистил щель для дыхания, улегся в мягкую постель, поворочался с боку на бок и заснул. Рядышком с берлогой, на свое несчастье, в дупле дерева приспособил себе жилище маленький бурундучок. Видимо, они в давние времена и дуплами не брезговали… Был бурундучок такой же серовато-рыжеватый, как наши, только без отметинок на спине. Все лето, всю зиму собирал он разные припасы, таскал в защечных мешках и складывал в дупло…
Я полез в карман за сигаретой, дочка маминым голосом сказала:
— Опять курить! Хоть в лесу-то воздухом подышим. Сначала доскажи.
Я спрятал пачку.
— Ну ладно… Медведь спал беспробудно, а бурундучок иногда просыпался, подкреплялся зернами и снова задремывал. Долго тянулась зима с метелями и морозами, наконец солнце повернулось к весне. Бурундучок проснулся, припал к смотровой щелочке! Ползимы еще впереди, а он по каким-то приметам — недаром они такие любознательные! — по каким-то приметам понял: весна будет поздняя, затяжная. Осмотрел запасы и решил быть побережливее. Медведь же в своей нагретой берлоге ни о чем не заботился, только всхрапывал порой да с боку на бок поворачивался.
Вторая половина зимы миновала, стало пригревать солнышко, застучала капель. Струйки воды просквозили берлогу, разбудили медведя. С ворчанием разворошил он завал. В животе стонет от голоду, ноги подкашиваются, да лес-то еще пустой, ни травинки, ни былинки. А медведь, если проснулся, больше уж заснуть не может. Ходил, ходил он по тайге, да ни с чем и вернулся. Махнул лапой, лег у залитой водою берлоги и заревел нечеловеческим голосом.
Бурундучок услышал, участливо спросил из дупла:
«Кто таков и чего плачешь?»
«Я медведь, твой сосед. А реву потому, что вода из берлоги выгнала и покушать нечего».
«Ладненько, я с тобой поделюсь», — сказал добрый бурундучок и покормил медведя своими запасами.
Наелся медведь. «Ну, спасибо тебе», — говорит. И добродушно погладил бурундучка по спине когтями.
Еле-еле зажила у бурундучка спина, да навсегда остались на ней пять темных полос.
Тунгусы называют бурундука «медвежья совесть», а месяц май — месяцем бурундука. Охотники говорят — и это уже не сказка, — будто весной бурундуки выходят из нор, как по часам, точно в то самое время, когда вылезают из берлоги медведи.
— Я люблю бурундука, хочу с ним дружить.
Мне не понравилось, как дочка это сказала. Ради «я хочу» бурундук попадает в клетку. Он берет еду из рук. Он любит мед. Нальешь меду в скорлупку грецкого ореха — он садится на задние лапки, подносит посудинку ко рту передними и пьет. Он любит целыми днями носиться в колесе… Так умильно пишут о бедном узнике. Но что же ему остается делать? Объявить голодовку он не может. А без движения остановится и умрет деятельное бурундуково сердечко…