— Что мы будем есть? — спросила она, открывая кулаками настенную аптечку.
— Запеченного окуня. Он уже в духовке. Ты там еще долго?
— Не дольше, чем ты будешь накрывать на стол. Можно мне заказать полдюжины чашек твоего фирменного кофе?
— Всегда к вашим услугам, мэм.
Она подождала, пока не затихли его шаги, потом тихо выругалась и. неумело намазала вазелиновым маслом свои ладони.
Чувство голода терзало ее, а руки взывали о помощи, и потому Рейн обрадовалась, когда они закончили есть, и она могла улизнуть от мрачного взгляда Сайласа.
— Перестань, пожалуйста, смотреть на меня как на преступницу, — заметила она. — Ты вытащил меня из воды, но это еще не означает, что ты имеешь право сидеть здесь и осуждать меня. Не забудь, ты вообще в отставке.
— У тебя ведь запястье болит, да?
— Нет!
— Чего же ты морщишься, когда держишь вилку с ножом?
— Ничего я не морщусь! Это мое обычное выражение лица. А теперь ты уж меня извини, что я не предлагаю вымыть посуду, — язвительно сказала она.
— Я тебе ее оставлю, — парировал он с ехидной улыбкой.
— Вот-вот, — бросила она через плечо, спеша под защиту своей комнаты.
Сайлас следил за ней, пока она не ушла, а потом так ударил кулаком по столу, что чашечки подпрыгнули и блюдца чуть не разбились. Черт меня возьми, если я понимаю, что с ней. Или же со мной. Как, черт побери, обращаться с такой женщиной? Он ей нужен, а она сознательно отказывается от его помощи.
Оставив все на столе, он начал мерить шагами помещение. Галерея была освещена одной лампочкой, ее блестящий пол был разрисован причудливыми тенями от растений, которые она притащила обратно. Как долго будет она довольствоваться продажей сувениров для туристов? У сестры тоже были картины, но галерея никогда не занимала основного места в ее жизни.
А что было у Рейн? Семья? Она никогда о ней не вспоминала. Хобби? Ни малейшего признака. Чем больше он об этом задумывался, тем более вероятной казалась ему мысль, что ее искусственным путем вывели в самолете где-то на пути между Сан-Франциско и островами Хаттерас.
Сайлас решительно сжал губы. Что, черт побери, она от него скрывает? Преступное прошлое? Вряд ли. Минувшей ночью она хотела поговорить — ну вот, черт возьми, время настало. Хотела выложить, что у нее на сердце, так пусть сделает это сейчас. Что бы она ни сказала, его чувств к ней это не изменит, но он должен услышать все. А потом, если она захочет что-то узнать о нем, он постарается ответить ей.
Рейн хотела наложить себе тугую повязку, но это ей плохо удавалось — для этого нужны были две здоровых руки. Она умудрилась намазать руки вазелином, испачкав при этом свой халат, повязку и зубную щетку.
Когда Сайлас постучал в дверь, она проклинала повязку, которую ей никак не удавалось наложить.
— Что же это такое? — выбившись из сил, воскликнула она.
Он открыл дверь и остановился, охватив мрачным взглядом растрепанные волосы, белый шелковый халат, спутанные бинты и намазанные ладони.
— Не скажешь ли ты мне, черт возьми, что здесь происходит?
Сдув прядь волос с лица, она воззрилась на него.
— Думаю, это вполне очевидно, даже для такого…
— Осторожно.
Шагнув, он очутился рядом с ней, взял правую руку и разбинтовал те несколько слоев повязки, которые она сумела наложить. Он осторожно осмотрел запястье, стараясь не проглядеть признаков опухоли или изменения цвета. Успокоившись, он начал его перебинтовывать.
— Почему ты не попросила помочь тебе? — Он кончил бинтовать и поднял на нее глаза, ожидая ответа.
— Думала, что сама справлюсь, — пробормотала Рейн.
Проведя рукой от предплечья к запястью, он хотел взять ее руку, но она отдернула ее.
Заподозрив неладное, он снова схватил ее руку и повернул к себе ладонью. Долго-долго он сидел молча. Потом взял вторую руку и подверг ее такому же осмотру, а потом поднял голову, и взгляд его был ошеломленным и каким-то обиженным.
— Будь добра, скажи мне, почему же ты скрыла это от меня? Ты что, боялась, я тебе соль на раны буду сыпать?
Рейн отвернулась, размышляя о том же.
— Это я уже пробовала. Не помогает, — попыталась она сострить.
— А почему ты перчаток не взяла? — более мягко спросил он.
Она наблюдала, как он наносит мазь на ее израненные ладони.
— У меня есть только пара белых, вечерних.
— Где они?
Озадаченная, она указала нужный ящик. Двумя шагами он пересек комнату и вернулся с изящными хлопчатобумажными перчатками. Словно хирургическая сестра, он держал их, пока она засовывала руки, а потом обнял ее за плечи.
— Рейн, я, кажется, сейчас тебя поцелую, — хрипло сказал он.
— Правда? — пробормотала она тихо, точно во сне.
Рейн невольно подняла лицо, словно она была цветок, а он — солнце. Сдержаться ей, наверное, было бы труднее, чем убежать.
Прежде чем его губы коснулись ее губ, он тихонько засмеялся.
— Кажется, меня возбуждают бинты. Я, наверное, выбрал не ту профессию.
Его губы были полуоткрыты, приглашая ее присоединиться к нему в медленной чувственной игре. Его рот был возбуждающим, манящим, от него чуть пахло бренди, будто он сделал глоток для храбрости, прежде чем войти в ее комнату.
Потом он нежно оторвался от нее и прошептал прямо в ее влажные губы:
— Прекрасная леди. Рейн, надеюсь, вы чувствуете то же самое, что и я, потому что сейчас мы будем заниматься любовью.
Она силилась что-то сказать, но язык не подчинялся — ей так нравилось целовать Сайласа. Она коснулась уголка его губ, а он поймал кончик ее языка зубами, играя.
А затем его руки мягко освободили ее от одежды, и рассудок покинул Рейн, когда ее взгляд встретился с его горящими глазами. Его глаза возбужденно сузились, а зрачки расширились так, что вокруг них сиял только тоненький золотой ободок; его рот был мягок и настойчиво-чувствен, когда снова прикоснулся к ее рту.
Она услышала шелест падающего на пол шелка и барабанящего в окно дождя. Еще было слышно дыхание, прерывистое и быстрое, и это было не только его дыхание. Сайлас повел ее к кровати, не сводя с нее взгляда, точно боясь спугнуть желание, вспыхнувшее так быстро и неожиданно.
Тело Рейн слегка напряглось, когда его пальцы начали медленно касаться маленьких холмиков ее грудей, и он успокаивающе прошептал:
— Разреши мне, любимая, разреши…
Закрыв глаза, она почти ощущала электрические разряды, проходившие через ее тело. У нее мелькнула мимолетная мысль о бесконечных чудесах природы.
Его руки переместились с ее грудей на нежный изгиб талии, а потом спустились ниже, на бедра. Они со странно возбуждавшей медлительностью ласкали изящные округлости бедер, и, когда она уже не могла больше этого выносить, его губы снова впились в ее, а руки снова стали ласкать ее тело.
Она почувствовала, как что-то невольно напряглось в ней, но заставила себя расслабиться. Это же Сайлас — Сайлас, он не сделает ей больно. Его рот ласкал ее губы с дурманящей сладостью, пробуя, изучая, проникая вглубь, касаясь языка. Его руки поднялись к ее лицу, пальцы гладили ушные раковины…
Рейн ощущала каждую клеточку его тела, прижимавшего ее к кровати. Их ноги были переплетены, и, закрыв глаза, она легко представляла себе картину: одно тело упругое, тяжелое, прокаленное солнцем, а другое — хрупкое и бледное, с маленькими штрихами золотого и кораллового.
Считал ли он, что она хороша для любви? Господи, пусть он меня полюбит — и захочет так сильно, чтобы забыть себя. Ее руки легко скользнули по упругому худощавому телу и сошлись на крепких мускулистых ягодицах, и она почувствовала, как у него перехватило дыхание.
Дождь прекратился, и только неяркий свет виднелся сквозь открытую дверь гостиной. Рейн взглянула на склонившееся над нею лицо и подняла руку, чтобы провести по упрямой скуле. Зрелище белой перчатки было для нее совершенно неожиданным; она издала тихий звук, то ли рыдание, то ли смех.