— Ты что, непьющий?
— Почти.
— И я тоже. Но сегодня просит душа. Да что скрывать, начал прикладываться к рюмке с того собрания… Ладно… Слушай…
— Встретился я с селом ржавой, тревожной ночью. Небо покрыли облака, начерниленные, как ладони неопрятного ученика. Высоченные тополя, что росли во дворе Ванчо Аскерче, мели вершинами небо, но никак не могли его вымести. Припал к стене сеновала, прислушался — ничего, кроме свиста ветра. Ветер распахнул ворота, я вошел, залез наверх, на солому, сдвинул несколько черепиц в крыше, чтобы в дыру можно было выглянуть наружу и лучше слышать шумы. И заснул. Проснулся от невероятной духоты. От черепицы несло жаром. При каждом движении поднималась вокруг меня пыль, забивала ноздри. На дворе было настоящее лето. Резко пахло болиголовом. В дыру в крыше я видел, как буйно топорщился щавель, синела мальва своими граммофончиками. Совсем рядом слышалось тревожное жужжание. Вот оно что! Когда я проделывал дыру в крыше, потревожил осиное гнездо. Рассерженные осы искали виноватого и вот-вот могли напасть на меня. Этого еще не хватало! Осторожно спустил ноги и спрыгнул на землю. В углу увидел сено, но его было мало, чтобы упрятаться. Прижался к дверному косяку и в притвор увидел пустынные ток и двор. До полудня тут все было тихо, спокойно. Но вот на току появилась девочка. Я узнал ее: Ангелинка, подружка моей старшей дочери. Она была так мала ростом, что не подумаешь, что ей уже десять лет. Девочка выгнала двух овечек, маленьких, как и она, и стала пасти их в тени за хлевом. Она уселась на лужайке и начала плести венок из мальвы и харманской травы. Позвать ее? Нет, не стоит. Неожиданное появление Ванчо Аскерче прервало мои мысли. Он до времени вернулся с поля. Телега его была полна свежего клевера. Войдя в сарай, он сразу увидел меня, да я и не прятался. Мы ведь старые друзья. Он, конечно, удивился, оглянулся назад, не идет ли кто, и прикрыл ворота…
Спустя несколько дней мы отправились в горы. Вел нас старый, бывалый партизан. Ванчо решил не возвращаться на Эгейское побережье, в свою часть, где служил, а поискать прибежища под горными буками, у партизан. Проводник шел уверенно, это и нам прибавляло сил. Еще воодушевляло меня оружие моих друзей. Да и я был вооружен пистолетом. Раздобыл его для меня Ванчо. По дороге я шутливо рассказывал о своих запасах черепах, уговаривал спутников свернуть к источнику и там отведать меню моего тайного склада, но проводник строго выговорил:
— Впереди все будет. И черепах будете есть, и голодать — тоже. Надо спешить…
Но его предсказания не испортили мне настроение, и я продолжал подшучивать над собой за долгое и безуспешное сидение в своей берлоге. И над Аскерче подшучивал, над его странным прозвищем — Аскер, что по-турецки означало солдат…
Радость, владевшая мной, была вызвана тем, что я находился среди своих, напасть на след которых я было отчаялся. Ванчо не разделял моего настроения и косо посматривал на меня. Его волновала судьба своих близких, особенно детей. Что с ними сделают, ведь он дезертировал из армии? Военная служба ему, конечно, осточертела… И года не проходило, чтобы его не призывали на службу. Как станут листать списки запасников, обязательно узреют его фамилию. И когда бы его ни спросили, как он живет, он отвечал:
— Какая жизнь у вечного аскера? Разве что рассказать о солдатской службе? Чем другим еще можно похвастаться?
За это и прозвали его Аскерче. Тромба так прозвал.
Беловолосый умолкает. Перед нами стоит официант. Глаза его мутны, рука вцепилась в спинку стула — нализался…
— Ну, товарищи, будем платить?
— Уже пора? — спрашивает беловолосый и оглядывает пустой зал, сует руку в карман, но я опережаю его:
— У меня приготовлены!
Официант берет деньги. Пробует повернуться, по-солдатски пристукнув каблуками, но тут же валится на пол.
— Из дурака солдат не получится, — замечает беловолосый и направляется к двери. Я иду за ним. Жаль, что разговор наш прервался.
— Проводить тебя, дядя Костадин?..
— Как хочешь… Я что-то разболтался… А главного я тебе не сказал. Ты хочешь спать?
— Нет.
— Тогда давай пройдемся…
Идем вниз, к Девичьей бане. Темнеет парк. Вечерний ветер гуляет в пожелтевших листьях, будто прощаясь с ними. Усталый шепот, усталый вечер, усталая луна, неясная, смутная. И нас двое. И никого больше.
— Здесь жилое место, но людей не было, а там, в горах, где люди не должны быть, — они были, мы были. Бивак, землянки, часовые. Отчаянное дело. Да тебе ли рассказывать о партизанах? Писано-переписано о них, ничего нового больше не скажешь. Все-таки каждый сохранил свое, глубоко в себе припрятал. Сколько на нашем счету было немыслимых переходов и дерзких боев, пока не настигла нас беда. И когда? В канун освобождения. Третьего сентября как снег на голову свалились враги и разбили нас.