Грейнджер — совсем другое дело. После Финальной битвы она отправилась в Святого Мунго вслед за Поттером и провела у его постели четыре дня, пока он не пришел в себя. Она присутствовала лишь пятнадцать минут на праздничном вечере, где отмечали те судьбоносные моменты, через которые Поттер провел Волдеморта к гибели, а после зачитали список жертв, что заняло почти полтора часа. После ухода Грейнджер никто не видел ее в течение трех недель. Когда она вернулась и как ни в чем не бывало пришла на работу, казалась похудевшей и утерявшей нечто особенное, свойственное лишь ей одной. Ее искру, ее свет. Порой он снова наполнял ее, распространялся по комнате от ее присутствия, как тепло, но не был в ней все время. Он очень редко горел в ней. Ее глаза выглядели потухшими, и тот огонек, который делал Гермиону Грейнджер яростной и удивительной, почти исчез. Ее смех стал глуше, движения — медленнее, споры — скучнее. Она никогда не говорила о войне и продолжала вести себя так, словно той никогда и не было.
Драко любил возвращать прежнюю Грейнджер. Ему нравилось ее злить. Нравилось спорить о вещах, которые заставляли ее глаза гореть огнем, придавали ей решительный вид, показывая ту страсть, которую она испытывала в словесной баталии. Потому что если яркая, полная надежд, невинная, счастливая Грейнджер смогла пережить все это и по-прежнему оставаться такой же, или почти такой же, какой была до войны, то у остальных тоже была надежда. Потому что Грейнджер умела влиять на других: прикасаясь к ним, передавая свои чувства, делясь верой в лучшее так, будто это самое обычное, что может быть у человека. Так что если все, что было нужно, чтобы разозлить ее и снова наполнить жизнью, это десять-двадцать минут в день, то Драко был готов отдать это время не раздумывая. Так он и делал.
Но это не означало, что он не считал ее раздражающей и невыносимой… И эти чувства были взаимны. Просто по какой-то причине он наслаждался некоторыми ее чертами, хоть никогда и никому не признался бы в этом, и это было нормально.
***
Когда Гермиона вошла в Министерство, она выглядела гораздо более живой, чем себя чувствовала. Вчера она примчалась домой в состоянии подогреваемой усталостью паранойи. Ей казалось, что кто-то ее преследует. Прошлой ночью она проснулась от громкого шума в кабинете, но здание было пустым; все это заставило ее поверить в преследователя.
В утреннем свете все выглядело довольно глупым и бессмысленным, но это пришло ей в голову только после того, как она проворочалась в постели с боку на бок в течение двух беспокойных часов.
Бросив взгляд на нарядную ель в вестибюле, она сделала небольшую пометку поскорее отправиться за рождественскими покупками, пока еще не поздно. Гермиона остановилась, поняв, что вокруг нее происходит что-то странное. Осмотревшись, она заметила нацеленные на нее взгляды людей, сидевших в плюшевых креслах и диванах вокруг дерева. Почувствовала, как дернулись уши, когда осознала окружающую тишину. Гермиона мысленно застонала, коря себя за то, что не посмотрела в зеркало перед уходом. Она как раз собиралась быстро сбежать в ближайшую дамскую комнату, когда услышала свое имя.
— Гермиона. Миона. Помоги мне. Пожалуйста.
Она быстро повернулась на отчаянный голос и замерла, все мысли вылетели из головы. Она застыла в полнейшем оцепенении, когда увидела то, что в это холодное утро среды, как она полагала, уж точно не увидит.
— Перестань пялиться! Просто помоги мне! — умолял он шепотом, хотя для этого не было никаких причин.
— Р… Рональд! — Она действительно старалась, чтобы ее голос звучал сурово, но чувствовала, как подергиваются уголки губ.
— Чертова Парвати, — проскулил Рон, быстро оглядываясь вокруг, и снова посмотрел на нее. — Я никогда этого не переживу. Мерлин.
Рон Уизли стоял недалеко от нее, копна рыжих волос была в полном беспорядке, а лицо и уши покраснели сильнее, чем она вообще могла припомнить. Гермиона взглядом скользнула вниз по его груди и слегка округлившемуся животу («Это все алкоголь», — мысленно цокнула она) туда, где руки Рона были прижаты к очень интимному месту.
Да, перед ней стоял единственный и неповторимый Рональд Уизли, совершенно и абсолютно голый.
Она подняла руку, скрывая сияющую на лице улыбку, ее тело подрагивало от сдерживаемого смеха. Она не знала, смеяться ей или кричать на него.
— Какого… — раздалось от входных дверей сбоку от нее, и фразу подхватил другой мужской голос:
— …черта.
Гермиона постаралась взять себя в руки, сдерживая смех и подавляя улыбку.
— Рон … — Она втянула воздух, изо всех сил стараясь казаться строгой и безжалостной.
— О, черт возьми. Я не готова к такому дерьму в семь утра. Остаток дня теперь испорчен, и я никогда не смогу этого развидеть, — раздался женский голос со стороны уборной.
Гермиона глубоко вздохнула, пытаясь еще раз:
— Как… Рональд. Почему ты… — Она не сдержалась, тихий смех нарастал с каждым следующим словом и взорвался, как только она закончила предложение — …стоишь голый в вестибюле?
Ее смех, полный радости, веселья и недоверия, рассек безмолвный воздух. Казалось, он прорвал плотину и начал заполнять пространство со всех сторон. Рон, почувствовав себя так, словно его предали, посмотрел на нее и направился к двери.
Гермиона повернулась и посмотрела ему вслед — его бледные полушария были видны всему миру. Она засмеялась еще громче, рукой схватившись за бок, и портфель свалился с плеча.
Парни, к которым направлялся Рон, дружно расступились, устало глядя на него.
— Гарри, приятель… помоги мне. У меня нет одежды.
— Это очевидно, — заметил Малфой, его смешок стал громче, когда он недоверчиво посмотрел на голого Уизли.
— …и моя палочка тоже пропала!
— Что, тебя ограбили? — спросил Гарри, пытаясь поддержать Рона, а не присоединиться к общему веселью, хотя был близок к этому.
— Нет! Это была… — Рон оглядел себя, наклонился ближе к Гарри и понизил голос до шепота: — Парвати. Ты же помнишь… помнишь прошлую неделю? Когда я обжимался с той девицей, потому что был в дрова из-за «Огня хвостороги»? Тот паб внизу…
— Я знаю, Рон. И Парвати порвала с тобой. Снова.
— Да, конечно. Она пришла ко мне вчера вечером, после моей встречи с Фаджем. Говорила, что ей очень жаль и все такое. Что она вся горячая и возбужденная, скучает по мне и все такое, ясно?
Гарри кивнул, не в силах больше думать, пока совершенно голый Рон стоял посреди Министерства и рассказывал ему истории.
— Ясно.
— В итоге мы стали безумно целоваться, а потом зашли в кладовку на третьем этаже… по коридору от…
— Да.
— Итак, мы трахались несколько часов, приятель. Это было невероятно. В смысле, черт возьми, она…
— Рон, ты можешь рассказать мне об этом позже?
— Нет, Гарри… Я проснулся сегодня утром совершенно голым. Моя одежда исчезла, моя палочка исчезла, Парвати исчезла. Вот чертова… сучка. Не могу дождаться следующей встречи.
— Ух ты! Приветики! — Мужчина с четвертого этажа, который никогда не высказывался конкретно о своих сексуальных предпочтениях, мило улыбался заднице Рона.