- Куда это вы, черт побери? - крикнул Лэнгби, невидимый в сумраке.
- Надо спасти Энолу, - ответил я, и мой голос эхом отозвался под темными сводами. - "Марбл-Арч" разбомбят.
- Вы обязаны остаться, - крикнул он мне вслед с того места, где установят камень пожарной охраны. - Идет отлив, ты, грязный...
Остальное я не расслышал, так как уже сбежал по ступенькам и прыгнул в такси, на которое ушли почти все деньги, которые я тщательно берег, чтобы было на что доехать до Сент-Джонс-Вуда. Когда мы выехали на Оксфорд-стрит, зарявкали зенитки, и шофер отказался везти меня дальше. Я вылез из машины в непроглядную тьму и понял, что не успеваю.
Взрыв. Энола распростерта на ступеньках, ведущих в метро. На ногах туфли без носков, на теле ни раны, ни ссадины. Я пробую ее поднять. Под кожей она как студень. И я заверну ее в шарф, который она мне подарила. Я опоздал! Вернулся на сто лет назад для того, чтобы опоздать ее спасти.
Последние кварталы я пробежал бегом, ориентируясь на зенитную батарею в Гайд-Парке, и скатился по ступенькам "Марбл-Арч". Женщина в кассе забрала мой последний шиллинг за билет до станции "Собор святого Павла". Я сунул его в карман и бросился к лестнице.
- Бегать запрещено, - сказала женщина невозмутимо. - Налево, пожалуйста.
Правый вход был перегорожен деревянным барьером, металлические двери закрыты и замкнуты цепью. Доску с названием станции перечеркивал косой крест липкого пластыря, а к барьеру был прибит указатель с надписью: "Ко всем поездам". Стрелка под ней указывала налево.
Энола не сидела на замершем эскалаторе, не примостилась она и у стены прохода. Я дошел до ближайшей лестницы и остановился. Какая-то семья устроилась на ней выпить чаю. Там, куда я собирался ступить, на скатерти, вышитой по краю цветами, красовались хлеб с маслом, баночка джема, закрытая вощеной бумагой, и чайник на газовой горелке вроде той, которую мы с Лэнгби выудили из мусора. Я уставился на эти аксессуары мирного чаепития, расставленные каскадом по ступенькам.
- Я... "Марбл-Арч", - сказал я. (Еще двадцать человек были убиты обрушившимися керамическими плитками.) - Вам не следует здесь оставаться.
- А мы имеем право! - воинственно ответил мужчина. - Ты-то кто такой, чтобы нас отсюда гнать?
Женщина, достававшая блюдца из картонки, посмотрела на меня с испугом. Чайник свистнул.
- Это тебе нечего тут торчать! - добавил мужчина. - Проходи!
Он посторонился, и я виновато протиснулся мимо вышитой скатерти.
- Извините, - сказал я. - Мне надо найти... На платформе.
- Ты ее в жисть не отыщешь, приятель, - сказал мужчина, тыча пальцем вниз.
Я все-таки чуть было не наступил на скатерть, спустился с последней ступеньки, завернул за угол и оказался в аду.
Впрочем, нет, не в аду. Продавщицы, заложив за спину сложенные пальто, прислонялись к стенам - веселые, угрюмые, сердитые, но ничуть не похожие на проклятые души. Двое мальчишек подбрасывали шиллинг, и он скатился на рельсы. Они перегнулись через край, обсуждая, спрыгнуть за ним или нет, и полицейский крикнул, чтобы они отошли от края. Мимо прогрохотал поезд, набитый пассажирами. На руку полицейского опустился комар, и он хотел его прихлопнуть, но промахнулся. Мальчишки захохотали. А позади них и впереди во всех направлениях под выложенными смертоносной плиткой потолками туннелей, у входов и на лестницах теснились люди, жертвы надвигающейся катастрофы. Сотни и сотни людей.
Я, спотыкаясь, вернулся на лестницу и опрокинул чашку. Чай залил скатерть.
- Я же говорил, приятель! - весело сказал мужчина. - Настоящий ад, верно? А ниже еще похлеще.
- Ад, - сказал я. - Да.
Мне ее не найти. Я посмотрел на женщину, вытиравшую скатерть полотенцем, и вдруг понял, что и ее спасти не могу. Как Энолу, как кошку, как любого и каждого из них, затерянных среди бесконечных лестниц и туннелей времени. Они же были уже сто лет как мертвы и спасению не поддавались. Видимо, исторический факультет отправил меня сюда, чтобы я уловил эту истину. Очень хорошо! Я уловил. Можно мне теперь вернуться домой?
Как бы не так, милый мальчик. Ты по-идиотски просадил свои деньги на такси, на коньяк, и наступает ночь, в которую немцы сожгли Сити. (Теперь, когда уже поздно, я вспомнил все. Двадцать восемь зажигалок на крыше собора.) Лэнгби должен получить свой шанс, а ты должен усвоить самый трудный урок - и, кстати, тот, который тебе полагалось бы знать с самого начала. Спасти собор святого Павла ты не можешь.
Я вернулся на платформу и стоял у желтой линии, пока не подошел поезд. Я вытащил свой билет и держал его в руке всю дорогу до станции "Собор святого Павла". Едва я поднялся наверх, на меня, точно мелкая водяная пыль, накатили волны дыма. Собора я не увидел.
- Отлив, - сказала какая-то женщина безнадежным голосом, и я свалился в змеиный ров обмякших брезентовых шлангов. Руки мне облепила вонючая грязь, и только тогда (слишком поздно) я понял, чем был страшен отлив.
Качать воду для борьбы с огнем было неоткуда.
Дорогу мне преградил полицейский, и я беспомощно замер на месте, не зная, что сказать.
- Гражданским лицам сюда нельзя, - объяснил он. - Святой Павел в самом пекле.
Дым клубился точно грозовая туча, весь пронизанный искрами. А над ним золотился купол.
- Я из пожарной охраны, - сказал я, его рука опустилась, и минуту спустя я был уже на крыше.
Эндорфинный уровень у меня, наверное, опускался и поднимался, как вой сирены. С этой секунды моя краткосрочная память отключилась. Сохранились отдельные обрывки, не стыкующиеся между собой: в уголке нефа, когда мы снесли Лэнгби вниз, тесным кружком сидят люди и играют в карты; смерч пылающих обломков дерева под куполом; шоферша санитарной машины в туфлях без носков, как у Энолы, смазывает мои обожженные руки.
И среди всего - одно четкое воспоминание: я соскальзываю по веревке к Лэнгби и спасаю ему жизнь.
Я стоял у купола, мигая от едкого дыма. Сити пылал, и казалось, собор вот-вот займется от нестерпимого жара, рассыплется от оглушающего грохота. У северной башни Бенс-Джонс бил лопатой по зажигалке. Лэнгби стоял в опасной близости от дыры, пробитой бомбой, и смотрел на меня. У него за спиной лязгнула зажигалка. Я обернулся взять совок, а когда посмотрел снова, его там не было.
- Лэнгби! - закричал я и не услышал собственного голоса. Он провалился в дыру следом за зажигалкой, и никто этого не заметил, кроме меня. Не помню, как я перебежал туда через всю крышу. Кажется, я крикнул, чтобы принесли веревку. У меня в руках появилась веревка, я обвязал ее вокруг пояса, отдал концы дежурным и спустился в дыру. Отблески пожара озаряли стены внутри почти до самого низа. Прямо подо мной виднелась груда сероватых обломков. Он под ними, решил я и оттолкнулся от стены. Там было так тесно, что отбрасывать мусор оказалось некуда. Я опасался нечаянно ударить его, а потому попытался перебрасывать мусор и обломки штукатурки через плечо, но там было буквально негде повернуться. Несколько жутких секунд меня мучил страх, что он вовсе не там, что вот-вот, как тогда в крипте, откроется голый пол.
А что, если он погиб, а я ползаю по нему? Мне не вынести стыда - того, что я попрал его еще не остывший труп. Но тут из обломков возникла рука, как рука призрака, и ухватила меня за щиколотку. Я вихрем повернулся и за несколько секунд высвободил его голову.
Он был белым как мел, но эта жуткая бледность меня больше не пугает.
- Я погасил бомбу, - сказал он.
Я смотрел на него, охваченный таким облегчением, что не мог произнести ни слова. Мгновение-другое меня душил истерический смех - так я обрадовался, что он жив. Наконец я сообразил, какие слова должен произнести:
- Вы целы?
- Да, - ответил он, пытаясь приподняться на локте. - И тем хуже для вас.
Встать ему не удалось. Едва он попробовал повернуться на правый бок, как застонал от боли и снова упал. Битая штукатурка омерзительно захрустела под ним. Я попытался осторожно приподнять его, чтобы определить, какие он получил повреждения. Несомненно, он обо что-то ударился спиной.