Я решила при ближайшей возможности расспросить Войтека о его коллегах. В любом случае хорошо, что тогда я не спугнула шпиков.
Утвердившись в этом мнении, я с удовольствием сделала последний глоток кофе, вышла на улицу и побрела куда глаза глядят.
Узкие двух-трехэтажные дома с узорчатыми крышами, чистые и опрятные, создавали впечатление, что они как бы извлечены из старой голландской картины. Мешали этому впечатлению только первые этажи, переделанные в современные магазины, с прилавками, выходящими на улицу. Попадались и дома как из детской сказки. Теплая бронза клинкерного кирпича и снежная белизна карнизов и обрамлений окон живо вызывали в памяти домики из глазированных пряников.
Я добрела до реки с тщательно отделанной набережной, повернула и, миновав две улицы, неожиданно оказалась на рынке. Здесь мне невольно вспомнились восторги попутчицы в «очень бордовой» кофте. На лотках громоздились груды самых разных фруктов и овощей. Все очень красиво уложено, чистенькое, рассортировано по размерам, даже морковь. Меня сразу же заинтересовали знаменитые голландские цветы. Они стояли в ведрах, плотно обернутые в целлофан, и производили значительно меньшее впечатление, чем живописно размещенные в кувшинах и лежащие слоями на прилавках цветы наших уличных торговок.
И вот тут в конце рынка я наткнулась на благородную даму из поезда. Я сделала вид, что не заметила ее, а она, к моему удивлению, подошла ко мне и словоохотливо приветствовала меня. В течение всей поездки она изображала гордое одиночество, а теперь обратилась ко мне как к старой знакомой.
– Представляете, я зря приехала! – сообщила она. Мне ничего не оставалось, как спросить почему.
– Родственник, к которому я приехала, умер…
– Примите мои соболезнования, – буркнула я стереотипную фразу.
– Собственно, я его и не знала, видела только в детстве. Он был двоюродным братом моего отца…
Разговор принимал затяжной характер. Видимо, у нее здесь не было никого, кому она могла бы довериться. У меня не хватило твердости под каким-либо предлогом прервать беседу и попрощаться, но слушать стоя о двоюродном брате ее отца мне тоже не улыбалось. И я предложила ей пойти выпить кофе. Она охотно согласилась.
Мы оказались в какой-то маленькой забегаловке на шумной улице, полной автобусов и трамваев. Тут я еще раз убедилась в том, насколько обманчивой бывает внешность. Не разговаривавшая ни с кем в дороге благородная дама оказалась неслыханно болтливой. До того, как мы выпили кофе, я уже знала, что ее родственник поселился в Голландии после войны, а прежде служил в корпусе генерала Мачека, на родину он никогда не приезжал и уже много лет ни с кем не переписывался, тем более что особенно не было с кем. Его близкие родственники умерли, а она дальняя родственница. Только в этом году она получила письмо, в котором он просил ее приехать, сообщал, что уже старый и плохо себя чувствует.
Через витринное стекло видны были трамвайная остановка и светофор на перекрестке. Я уже хотела ее спросить, что она решила делать с грибами, которые везла родственнику, и предупредить, что шансов продать их здесь нет, так как голландцы не едят никаких грибов, кроме шампиньонов, как вдруг среди людей на трамвайной остановке увидела Янину Голень. Крикнув «Извините, сейчас вернусь!», я стремительно выскочила из кафе, но прежде чем удалось добежать до остановки, трамвай тронулся. Среди оставшихся Голень не было. Я успела взглянуть на номер поехавшего на зеленый свет трамвая и спросила кого-то о его маршруте, но из ответного бормотания, содержащего названия голландских улиц, ничего не поняла.
Я вернулась в кафе, еще раз извинилась перед удивленной моим поведением благородной дамой, сказала ей, что увидела нашу соседку по вагону и объяснила причину, по которой хотела бы с ней встретиться. Спросила также, не помнит ли она, на какой станции Голень вышла. К сожалению, благородная дама в поезде ни на кого не обратила внимания, так как общество не казалось ей интересным. «Знаете, сейчас ездят такие разные люди…»
Я узнала еще, что голландские родственники этого поляка не смогли ее принять, так как готовились к отъезду. Они лишь снабдили ее достаточной суммой денег, чтобы она могла ненадолго остановиться в гостинице и посмотреть Голландию.
О грибах я ее уже не стала спрашивать, так как вдруг спохватилась: ведь скоро вернется Крысь, я могу опоздать к его приходу. Я еще раз выразила благородной даме сочувствие по поводу того, что ей не удалось увидеть своего родственника живым, и наконец мне удалось закончить эту встречу.
– Кострейко, – представилась, прощаясь со мной, благородная дама.
Я назвала себя и с облегчением рассталась с ней.
До Плац-1944 оказалось недалеко, автобус я ждала недолго и приехала домой за двадцать минут до окончания уроков Крыся. Я решила пойти за ним. Спрашивая у каждого второго дорогу к школе, кое-как добралась. Обратная дорога благодаря Крысю уже не пугала неожиданностями. Неожиданностью был только серый «порше», стоящий перед нашим домом. Его владелица выбралась из машины и подошла ко мне.
– Я еду в Амстердам и подумала, что, может быть, смогу помочь вам в хлопотах с шапкой. Если вы назовете фамилию той особы, могу зайти в полицию и сказать, что шапка находится у вас.
– Очень была бы вам благодарна, – искренне обрадовалась я. – А ту особу я видела сегодня в N., она входила в трамвай (я назвала номер), но я не смогла ее догнать. А может быть, удастся эту шапку оставить там, в полиции? Не составит это для вас особого труда?
– Абсолютно никакого, – заверила меня владелица «порше».
Я побежала наверх, схватила шапку и отдала ее элегантной и любезной соседке с конца улицы.
– Запишите фамилию. – Она дала мне записную книжку и шариковую ручку.
Большими буквами я написала: «Янина Голень», затем свою фамилию и поставила дату нашего приезда в Голландию.
Когда лисья шапка с хвостом оказалась на заднем сиденье «порше», я почувствовала себя гораздо лучше. Больше меня не будут раздражать неумные замечания моего ребенка по поводу того, что я стащила ее из вагона.
У Крыся, видевшего, как я отдавала шапку, было решительно-озабоченное лицо. Я немедленно предложила ему прогулку в «неизвестное», в ходе которой я буду вести его в одну сторону, а он меня в обратную, при этом мы оба будем медведями. Это сработало.
Издавая медвежий рык, я пошла по улице в сторону, где жила владелица «порше». Крысь, тоже с рычанием, подпрыгивая, шел за мной. На улице еще было достаточно светло, но в домах уже зажигали свет. В доме в конце улицы все окна были освещены. Забыв, что надо рычать, я замедлила шаги. В хорошо освещенном окне я четко увидела старого человека, одетого в халат или домашнюю куртку, лысого, с пучками седых волос на висках. Он смотрел на улицу. Я быстро отвернулась и ускорила шаги, довольная, однако, тем, что мне удалось увидеть старого солдата. Он был действительно старый, но не производил впечатления дряхлого.
Сын с невесткой вернулись, когда Крысь уже спал.
– Что у тебя за коллеги? – спросила я за ужином моего ребенка.
Он скривился.
– Дураки…
– Все? – удивилась я.
– Ну, может и не все… но тип, с которым я работал вначале, это законченный болван. Не понимаю, почему профессор его держит. Только когда я учинил грандиозный скандал, потребовав, чтобы он не мешал мне работать, его перевели в другое место.
Я вздохнула. Если Войтек говорит, что учинил скандал, ему можно верить.
– Как гость ты не должен устраивать скандалов…
– Какой гость?! – возмутился он. – Я вкалываю для них, и они пользуются результатами моего труда. Ты знаешь, как ко мне вначале отнеслись? Как к лаборанту, который будет у них на побегушках. Даже не спросили, что у нас в Варшаве в институте делают… Несмотря на свои деньги и аппаратуру, они и в подметки нам не годятся. Специалисты по союзкам и каблукам…
– Надеюсь, этого ты им не сказал? – забеспокоилась я.
– А почему я не должен говорить? – удивился он. – Я всегда говорю то, что думаю.