"Славику!" Я отодвинул тарелку и встал.
- Ты куда?
- Сейчас приду.
Я накинул куртку и, не дождавшись лифта, побежал по лестнице вниз. Открыл "Ниву", достал из багажника перепачканную кровью ветровку, выволок из-за сиденья меч и поторопился вернуться.
Ревность - плохой советчик в поступках, но на нервах я и сам играть мастак!
Закрыв ногой дверь, я протянул Маринке разорванную куртку, покрытую бурыми пятнами.
- Возьми, - сказал я.
У Марины округлились глаза. Поблескивающий клинок стал доказательством того, что все ужасы перестали быть шуткой.
- Возьми, - вкрадчиво попросил я, - постирай.
Я знал, что Маринка боится крови, а уж прикоснуться к измазанной одежде ее и клещами не заставишь. "А вот моего мужа ни за что стирать не заставишь. - Доцент бы заставил!" И я заставлю. Нечего, дорогая, считать, что ты в стороне, пора привыкать к изнанке моего бизнеса. До этой минуты (не знаю, как Ксения, а моя благоверная уж точно) Маринка не ведала, какими путями мы изыскиваем средства к существованию, но "все имеет свой конец, свое начало", в том числе и спасительное незнание.
- Бери. - Я бросил куртку, и Марине ничего не оставалось, как ее поймать. Она брезгливо отпрянула, но не выпустила ее из рук - побоялась. - В ванне замочи.
Я поставил меч в угол и под плеск набирающейся воды прикончил ужин. Марина бесшумно возникла за моей спиной и молча стояла, а когда я доел, заботливо взяла тарелку и поставила в раковину.
Налила чаю и снова встала за спиной.
- Ты убийца?
Меня аж передернуло. Какой подразумевается ответ: долгие бессвязные оправдания? Однако "Кресты" вышибли остатки комсомольской ханжеской благоглупости, что существенно облегчило дальнейшую жизнь, ибо позволяло смотреть правде в глаза и адекватно относиться к окружающим, а главное, к самому себе. Я ответил коротко и четко: - Да, я убийца.
Марина явно ждала чего-то иного, потому что настойчиво принялась убеждать себя, что я продолжаю шутить, но это так и не получилось.
- Ты действительно убийца, - пролепетала она, когда последние доводы в мою защиту были ею исчерпаны.
Можно было сейчас, конечно, отыграть все назад, еще не поздно, рассказать о ловко подстроенном совместно со Славой розыгрыше. Она бы не сразу поверила, поупиралась, теперь-то уж обязательно, но в конце концов согласилась бы, что это так. Правда никого не делала счастливым, это точно, но сейчас мне было противно лгать даже для пользы дела.
- Убивал - значит, убийца. По определению, - спокойно разъяснил я.
Вот такие дела. Марина ушла стирать. Это было ее примирением с тем обстоятельством, что никакие материальные блага нынче задаром не достаются.
Даже находка кладоискателя. Впрочем, клады во все времена были омыты реками крови, особенно крупные клады. Я уединился в кабинете, присел за письменный стол, положил кулаки на полированную поверхность и опустил на них подбородок.
До этого момента я не осознавал себя душегубом.
Конечно, мне приходилось лишать людей жизни, но только для самообороны, в открытом бою, подвергая себя риску. В этом плане совесть моя была чиста, однако в душе зародились ростки сомнения: правильно ли я поступал все это время с момента получения в руки Предметов? Стрелять-то по живым людям пришлось именно из-за них. Словно они были прокляты, прокляты с самого начала, когда стали личными вещами Вождя. Или, наоборот, стали ими, потому что на них было наложено заклятье?
Я вытащил из стола Предметы. Серебряные ножны совсем почернели, климат у нас сырой, процесс окисления идет быстрее, чем в Азии. Почему темнеют ножны, согласно гипотезе Афанасьева служащие экраном от "негативной" энергии клинка, и в то же время не темнеет рукоять? Серебро везде одно и то же. И вдруг в голове возникла неожиданная мысль: есть ли у предметов свой характер?
Пораженный такой догадкой, я попытался отследить ее происхождение по ассоциативной цепи, и мой взгляд уткнулся в пирамидку из оргстекла, примостившуюся в углу запыленной столешницы.
Она представляла собой польский ширпотреб, некую полезную в хозяйстве забаву, принцип действия которой был открыт при исследовании египетских пирамид. Если в нее на специальную подставочку поместить затупленное лезвие безопасной бритвы, то через некоторое время оно восстановит остроту.
Ученые объясняют этот эффект воздействием геомагнитных полей, но я всегда был склонен полагать, что бритве просто может нравиться находиться внутри пирамидки! Шизня, конечно, но какая-то связь между ней и Предметами Влияния была. Несомненно была, иначе я вряд ли бы стал их увязывать. Наверняка в моем подсознании сидел готовый ответ, только извлечь его оттуда было весьма затруднительно.
Я решил занять себя изучением обретенных фолиантов. Прошел в комнату, плюхнулся перед ними в кресло и с удовольствием осмотрел высокие стопки, в которые их составила Марина. Солидное пополнение моей домашней библиотеки, далеко не каждый коллекционер-библиоман может похвастаться таким! Я вспомнил Истребителя и то, как мы орали друг на друга в подвале. А ведь он хотел их сжечь. С ума сойти! Такое нельзя сжигать - это сокровище. Я взял лежащий сверху большущий том в задубевшем переплете. Крышки, обтянутые тронутой червем телячьей кожей, изрядно подсохли за минувшие века.
Я открыл книгу и обмер от восхищения - то было сочинение "О бесах" схимника Евпатия Печенежского, надо полагать, подлинник. У меня вмиг пропало желание рассматривать остальные фолианты. В моем сознании эта книга затмила их все. Что значило по сравнению с ней, например, жалкое издание 1898 года, перевод с английского, называемое "Столпы друидов", потрепанное и измятое, от обложки которого остался истлевший клочок форзаца.
Я зачарованно перелистывал страницы, искусно иллюстрированные рукою святого старца. Господи, такую красоту уничтожить - безумие! Я поспешил поделиться открытием с Маринкой, до сих пор копавшейся в ванной.
- Посмотри, что я нашел, - произнес я, остановившись в дверях. Марина сосредоточенно полоскала куртку, не обращая на меня внимания.
Обиделась. Я подождал и нерешительно тронул ее за плечо.
- Убери свои руки!
Желание мириться улетучилось. В душе закипела злость.
- То, что я этими руками тебе сладкую жизнь откопал, уже в счет не идет? - холодно процедил я сквозь зубы.
Марина выпрямилась и закрыла кран.
- По-твоему, это жизнь, - кивнула она на куртку. - Да это одно мучение. Знаешь, каких нервов мне стоят твои подвиги?
- А ты знаешь, чего это мне стоит? - Я тоже завелся. - Я про здоровье.
- И я про здоровье, - Марина уперла руки в бока, собираясь поскандалить как следует. - Мне надоело твое потребительское отношение... ко всему, ко мне, вообще ко всему в жизни!
"Даже к самой жизни", - подумал я и прикусил язык. Черт с ней, пусть лучше не распаляется, а то ненароком шлея под хвост попадет - в ментовку побежать ума хватит. Поэтому я скромно потупился, сунул книгу под мышку и отступил обратно в комнату под сень полихлорвиниловой листвы. М-да, создал на пустом месте проблему, бес меня попутал ее "приобщить", теперь будет злиться долго - Марина человек не очень отходчивый. К тому же я для нее стал самым натуральным уголовником. Кое о чем она и раньше догадывалась, а сейчас ее самые худшие подозрения подтвердились: из тюрьмы я вышел окончательно испорченным. Увы мне, увы!
"Знание умножает страдания". Причем знание Маринкино, а страдания мои.
Чтобы никоим образом не усугубить размолвку, остаток вечера я посвятил размещению книг в кабинете, где они заняли все свободные полки, и пораньше лег спать.
Утро до приезда Славы прошло у нас в хладном молчании, лишь с появлением гостя Марина приклеила к лицу любезную улыбку. Выносить сор из избы было не в ее правилах.
- Ну что, дамы и господа, приступим. - Я достал из ящика личные вещи Хасана ас-Сабаха и разложил их на столе.
- Валяй, приступай, - разрешил Слава.
За ночь я отдохнул и успокоился, но все равно казалось, что Предметы ничего хорошего не принесут. Я с сомнением поглядел на них. А может быть, глупости все это, насчет Влияния, долбанули меня аккуратно по башке, вот и возникла лакуна в воспоминаниях. В этом случае тем более нечего бояться, нашел тоже, чего испугаться - украшений! - увещевал я себя. Но почему-то при мысли нацепить их на себя меня охватывала нервная дрожь.