С тех пор в Аквилонии царили мир и спокойствие, изредка нарушаемые незначительными вылазками пиктов на западных границах. Огромного выкупа, заплаченного наследниками королей Кофа и Офира, хватило на то, чтобы отстроить новые прекрасные здания взамен разрушенных, укрепить армию и границы, и еще осталось на закупку большой партии знаменитых зингарских вин для празднования двухлетия правления Конана Аквилонского. Остатки именно этого вина и допивали офицеры, коротавшие в караулке время между дежурствами.
Один из них, маленький и кривоногий, с воодушевлением рассказывал какую-то историю, соорудив на столе из хлебного мякиша и глиняных кружек подобие крепости. Остальные с равнодушным видом потягивали вино, не проявляя должного интереса к повествованию.
– … они идут, а мы стоим вот здесь, – офицер для пущей убедительности потыкал кинжалом в горку мякиша. – Это были демоны, а не пикты, клянусь Митрой! И впереди – сам Зогар Саг! Весь черный, ростом… – офицер завертел головой и торжествующе указал на дерево, видневшееся через окно, – … вон с тот тополь! Я, значит, поднимаю лук…
– Может, Чепозус, ты его и поднимешь, а как насчет натянуть? – осведомился один из слушателей.
– А ты, Терцион, заткнись! Ты на границе не был, только на парадах меч и вынимаешь из ножен! – огрызнулся рассказчик и продолжил: – Поднимаю я лук и – р-раз! – стрелу в Зогара! Попал прямо в горло!
– Ну, если он ростом с то дерево, в твоем попадании нет ничего удивительного, – снова встрял неугомонный Терцион. Другие офицеры засмеялись. Чепозус с царственным величием проигнорировал недостойный выпад товарища.
– Тут в пиктов словно Сет вселился – начали вопить и кидаться друг на друга. Мы их тогда и добили. Ни один не ушел! А после боя подошел ко мне наш король – тогда он был простым разведчиком, но я-то видел, что этот человек далеко пойдет! – и, пожав мне руку, подарил свой кинжал, сказав, что …
– Когда ты рассказывал эту историю позавчера, он подарил тебе меч, – под общий хохот напомнил один из офицеров.
– Ну, может, и меч, – раздраженно буркнул Чепозус, сгреб со стола мякиш и обратился к незаметно вошедшему Люцию: – Эти недоноски только ржать умеют. Посмотрел бы я на них при защите Велитриума!
Люций с пониманием покачал головой и обратился к сидевшим за столом с вопросом, не знает ли кто-нибудь, где находится король Конан. Ему ответили, что в караулке правителю делать совершенно нечего, а в это время он обычно совещается с Королевским Советом в Северном зале.
Люций поспешил в Северный зал и натолкнулся на своего непосредственного начальника Публио, идущего в обратном направлении. Будучи канцлером, Публио принимал живейшее участие во всех делах государства, даже тех, которые его не касались. Поэтому он был крайне суетлив и непоседлив, многоречив и очень забывчив.
При восшествии на престол мятежного принца Арпелло Публио посмел усомниться в законности этого шага, за что был посажен в темницу, и лишь победное возвращение Конана спасло его от неминуемой казни.
Когда киммериец вытащил своего верного, отощавшего и порядком завшивевшего канцлера из Железной Башни, то умилился и наградил его поместьем казненного барона-изменника и мечом, на котором велел выгравировать надпись: «Верному рыцарю и защитнику Аквилонии». Правда, при выборе меча Конан не учел рост и физические возможности «верного рыцаря и защитника», а потому вновь испеченный национальный герой причинял своей наградой немало трудностей как себе, так и окружающим. Решившему носить этот меч во что бы то ни стало дородному и низкорослому Публио теперь приходилось при подъеме отдыхать на каждой площадке дворцовой лестницы, а его вежливые поклоны грозили стоявшим позади придворным серьезными увечьями.
Несмотря на попытки домашних отговорить главу дома от ношения опасного оружия, канцлер продолжал упорствовать – до того печального случая, когда во время приема он умудрился, неловко повернувшись, задеть и опрокинуть мечом кресло вместе с находившейся в нем престарелой госпожой Изарой, матушкой графа Троцеро. Три дня Публио сидел дома в ожидании официального вызова от графа на поединок, и, когда этого не произошло (старая графиня отделалась легким испугом, и Троцеро простил мученика за свободу Аквилонии), меч был торжественно водружен на стену над семейным ложем супругов. Остряки-придворные намекали, что эта реликвия висит там исключительно для устрашения некоторых близких друзей молодой канцлерши.