Ухудшение моего состояния было заметно со стороны. Я начал горбиться и уже с трудом мог сидеть за столом. Казалось, на моих ключицах смыкалась стальная хватка и холодные когти забирались прямо под лопатки. Меня словно сжимали шипованные тиски.
Визит к врачу потребовал смелости. Меня заранее мучила совесть: вдруг я напрасно потрачу его время? Может, я все это выдумал? А что, если в день похода к врачу у меня ничего не будет болеть? Вдруг он решит, что я симулянт? Может, мне следует взять себя в руки? В итоге самокопание заняло у меня гораздо больше времени, чем прием у врача. Тот даже не осмотрел меня, а просто назначил ибупрофен и отпустил на все четыре стороны. Я вышел из кабинета с ощущением, что он меня вообще не услышал. Дважды я возвращался к этому доктору, но он всякий раз без осмотра назначал все более высокие дозы обезболивающего. После третьего визита доза возросла до лошадиных 800 миллиграммов, и мне казалось, что этому не будет конца. Таблетки не помогали — лишь усиливали тревогу.
Здесь в дело вмешались родители. Они были мелкими предпринимателями, благодаря чему какое-то время у нас была частная страховка, которая позволяла обслуживаться в госполиклиниках без очереди. Никто из нас так ни разу ею и не воспользовался. Эта страховка шла вразрез с базовыми принципами работы государственной системы здравоохранения и не соответствовала общепринятым ценностям. Мне это было чуждо. Так что я знал лишь, что врач не попытался ни найти причину проблемы, ни вылечить меня.
В той же поликлинике мне назначили прием у другого врача. Я пересказал ему свою историю, в которой к мучениям добавилось безразличие предыдущего доктора. В какой-то момент отец вскользь упомянул, что у нас есть частная страховка, — и все переменилось. Врач предложил нам самим выбрать специалиста, и отец назвал имя какого-то хирурга — он не был знаком с ним лично, но знал, что тот работает штатным врачом футбольного клуба «Дерби Каунти».
Так я стал частным пациентом хирурга, который принимал меня в кабинете прямо у себя дома. Он договорился об МРТ в одной из частных клиник (помню, что полы там были устланы коврами, совсем не было медицинских запахов и вообще она больше походила на гостиницу), где мне мгновенно поставили диагноз. Затем последовал курс физиотерапии.
Когда я вернулся в школу, классная руководительница при всех спросила меня о причине долгого отсутствия. Я рассказал, что у папы давно обнаружили шейный спондилез и у меня, по словам врача, «можно наблюдать удивительно раннее проявление симптомов отцовской болезни». Она насмешливо бросила: «С каких пор у мужчин есть шейка матки?» Правда, заглянув в словарь и осознав свою ошибку, на следующий день извинилась — уже наедине. Но боль унижения от этого меньше не стала. Всякий раз, оказавшись перед лицом авторитетных специалистов, я задавал себе одни и те же вопросы: «Имею ли я право испытывать боль? Стоит ли пытаться описывать это состояние никому не понятными словами? Почему, если я просто говорю, что мне больно, мне никто не верит и не воспринимает всерьез?»
Мне стало несколько легче, когда я узнал, что за моей болью стоит травма. Вдали замаячила перспектива выздоровления, и казалось, что боль отступает. Но сама ситуация стала для меня откровением: оказывается, не будь при мне волшебной частной страховки и родителя, который знает, как обхитрить систему, я бы навсегда увяз в болоте отчаяния и обезболивающих. Я видел дорогу на волю и понимал, что она вымощена несправедливостью.
Физиотерапевтке тоже оказалось неинтересно выслушивать меня. Она причиняла мне боль — и, казалось, делала это намеренно. Однажды она так сильно надавила пальцами мне на шею, что я закричал — это было похоже на пытку. Она постоянно спрашивала: «Это твоя боль?» Она нащупывала, где болит, и постоянно давила туда, пытаясь заставить меня присвоить себе эту боль. Блин, конечно, моя, чья же еще? Но причина боли перемещалась из моего бастующего тела в эту женщину и ее буравящие пальцы; в помещение со странным приспособлением, на котором фиксировали мою челюсть; в ультразвуковые штуковины, которыми размахивали передо мной, словно волшебной палочкой, впрочем совершенно неэффективной, и в других пациентов, каждый из которых тоже по-своему испытывал муку. В кабинете пахло болью, а не надеждой на выздоровление. Спустя несколько недель физиотерапии я почувствовал себя лучше — впрочем, думаю, отказ от снукера и повышенное внимание к осанке помогли мне больше.