Ну, по крайней мере, до его последнего предполагаемого возвращения и раскаяния. И то у Керри были сомнения на этот счет. Хотя, конечно, приближающаяся с парадного крыльца смерть смягчает даже старых негодяев.
Но Керри не нужны были эти спутанные мольбы о прощении со смертного одра.
Кто-то оставил дверь распахнутой настежь, как делали все в этих однокомнатных хижинах без окон. В мерцающем изнутри свете Керри разглядела привязанную к перилам крыльца чахлую лошадь с прогнутым хребтом.
Едва Керри шагнула с крыльца в дверь хижины, кресло-качалка у очага заскрипело, и из него поднялась Элла Братчетт. Из темноты в изножье единственной в хижине кровати вскочил Роберт Братчетт. В три шага он оказался возле них.
Керри остолбенела. Но, прежде чем она успела задать хоть один вопрос, Элла обхватила ее руками за шею.
— Добро пожаловать, голубка. Сколько лет. Господи, я так и вижу в тебе твою бедную маму.
— Очень мило, что вы здесь, с ним. Элла, я…
Элла сжала ей руку.
— Нет, не надо, даже не благодари. Я осталась тут с ним ради тебя, и Ремы, и твоей мамы, упокой Господи ее душу. И, Рема, не начинай насчет того, что он изменился. Хорошо, что он редко в себе, иначе никакие силы милосердия не помогли бы.
Элла потрепала Керри по щеке.
— Я сказала ему, что ты приедешь, это его подбодрило. Сдается мне, он хотел бы сказать тебе кое-что. По правде говоря, я и сама хотела бы кое-что ему сказать, прежде чем все будет кончено. Но ты сначала передохни.
С этими словами она распахнула дверь. Роберт Братчетт молча последовал за ней. Прямо с крыльца Элла взгромоздилась на древнюю лошадь, а ее муж, цокая коню, пошел вслед за ними.
— Там кое-что случилось, — начал он рассказывать жене, удаляясь все дальше от дома. — Там, на станции. Какого-то парня убили…
Внезапно человек, лежавший в кровати, вскрикнул, прижимая к груди одеяло. Как будто бы услышал это последнее слово, убили. Как будто это слово имело к нему какое-то жуткое отношение.
Его глаза больше не смотрели слепо прямо перед собой. Они наливались безумием. Яростью.
Керри заставила себя взять его за руку.
— Что с тобой?
Что-то шевельнулось возле ее ног. И зарычало. Ромео, старая гончая ее отца. Керри сама назвала его так еще щенком, хотя он не признавал никого в семье, кроме Джонни Мака.
— Может, — прошептала Рема, — Джонни Мак пришел в себя, узнав, что ты едешь домой на поезде.
Керри наблюдала, как отец снова прикрыл глаза. Похоже, подумалось ей, его вспышка скорей относилась к тому, что он услышал слово «убили».
Она понизила голос, чтобы ее не расслышали близнецы, сидевшие в нескольких метрах у светящегося очага:
— Он выглядит…
Истощенное лицо, запавшие глаза.
Рема кивнула.
— Как смерть, которая уже стоит у него на пороге.
Будь это кто угодно другой, Керри бы наклонилась и коснулась губами лба этой изможденной фигуры. Уронила бы на эти щеки свои слезы.
Но этому человеку, научившему ее вычислять, сколько именно кукурузного виски он выпил, лишь по звуку его спотыкающихся шагов — когда песня, что он напевает, обернется долгим, угрожающим рыком, когда ее ноты станут жестокими и опасными…
— Так и плутает в этом своем тумане, бедолага. Он уже насквозь пустой. Ему давали касторку да рвотный орех, а то он все жаловался, что у него печень ноет. Да мы-то все знаем, что это все оттого, что он годами все пил да пил, и тут уж ничего не поделать. — Рема потрепала Керри по руке. — Но он будет рад узнать, что ты дома, голубка. Когда придет в себя.
Вместе они соорудили для Керри на полу подобие тюфяка, чтобы Рема могла разделить с близнецами соломенный матрас. Керри нагнулась поцеловать тетю на ночь.
— Спасибо тебе. Прямо тысяча благодарностей.
Рема снова потрепала ее по руке.
— Увидимся, милая. — Она не сказала того, что они обе знали и так — что Рема встанет и уйдет еще до рассвета.
Сон Керри этой ночью был прерывист и все время нарушался спутанными картинами распростертого на земле тела. Люди в этом сне в основном не имели лиц, то там, то тут мелькали темные курчавые волосы — иногда под твидовой кепкой или цилиндром, иногда вместе с длинными висячими ушами гончей. Во сне приезжал велосипед, и древняя лошадь Роберта Братчетта хромала туда-сюда, а иногда где-то вдалеке кричал петух.
Керри проснулась вся в поту, несмотря на то что в хижине было холодно. Моргая в ожидании, чтобы очнуться и прийти в себя, она сползла с тюфяка и села на полу осторожно, чтобы не разбудить спящую справа Талли. Или отца, лежащего в нескольких метрах от них на единственной в хижине настоящей деревянной кровати.