— Не слишком хорошо… Его сильно ударили по голове… Врачи настроены скорее всего пессимистически.
— Браво! Два трупа за несколько часов! Если честно, господа, марсельцы хотят чувствовать себя защищенными от негодяев всех мастей, которые обосновались здесь, у нас! У вас есть какие-нибудь дельные соображения, за которые вы, кстати, получаете жалованье?
Пишеранд рассердился:
— Если бы мне довелось забыть эти соображения, то мне достаточно раздеться догола и посмотреть на себя в зеркало. Они оставили следы на всем моем теле, эти соображения!
Мурато знал о множестве ранений, занесенных в военный билет Констана Пишеранда. Он смягчился:
— Я сказал это, чтобы вас раззадорить, старина.
— В этом нет необходимости. Они у нас все получат. Возможно, на это уйдет время, но мы их достанем.
— Вашими бы устами да мед пить… Как продвигаются дела, Констан?
Называя своего подчиненного по имени, дивизионный подчеркивал этим свое уважение.
— В том, что связано с делом Ланчиано, пока ничего не известно. Я жду результата от моего выступления, о котором вам говорил вчера вечером, патрон…
И подмигиванием Пишеранд посоветовал своему начальнику даже не намекать на ловушку, расставленную его людьми, при Бруно, который вполне может посчитать скверным то, что его отца втянули в это дело. Незаметным кивком головы Мурато дал понять, что ему все ясно.
— Что касается кражи на улице Парадиз, то это дело не представляется трудным…
— Вы находите?
— Сторож скоро придет в себя и сможет узнать напавшего на него или… сделать вид, будто его узнал.
— Нужно ведь, чтобы ему его показали?
— Рассчитывайте на меня, как только в больнице мне дадут зеленую улицу…
— И кто?..
— Антуан Бастелика.
— Правая рука Салисето?
— Я, кажется, узнал его манеру по способу, которым он разбивает витрины.
— Это было бы превосходно… если раненый его узнает!
— Он его узнает!
— А вы, Ратьер? Как ваши осведомители?
— Молчат, как рыбы. Они боятся.
— А вы, Маспи?
— Я встретился, для очистки совести, со всеми мелкими контрабандистами, со всеми мелкими скупщиками краденого, но, разумеется, ни те, ни другие не имеют необходимого размаха, чтобы рискнуть влезть в дело с драгоценностями на миллион…
— Ну?
— Ну, если Ланчиано прибыл в Марсель не с другими итальянцами, то нужно искать где-то возле Дьедонне Адоля… Что касается драгоценностей, то только один Фонтан способен достать необходимые для выплаты деньги… Если вычесть сумму, которую он оставит себе как прибыль и как плату за риск, то все равно придется выплатить от 350 тысяч до 450 тысяч франков[6]. Никто, кроме него, не способен в его среде собрать подобную сумму.
Селестина решила приготовить буайбес[7]. Элуа оказал ей любезность, спустившись утром к знакомому рыбаку, чтобы взять у него рыбу, водившуюся в прибрежных скалах, необходимую для приготовления этого блюда. Возвращаясь на улицу Лонг де Капюсин, он читал газету и внутренне кипел от негодования на этого Пишеранда, который стоял под козырьком на крыльце и, глядя на него, улыбался. Элуа ринулся к нему, потрясая газетой:
— Как вы посмели…
Полицейский невозмутимо ответил:
— На вашем месте, Элуа, я бы отправился к себе домой… кажется, у вас гости… и важные, судя по той карете, которую таскают за собой эти господа.
Чуть дрогнувшим голосом Элуа опросил:
— Корсиканец?
— Кажется, что-то в этом роде…
— Этого вы добивались, варвар вы настоящий?
— Буду с вами до конца откровенен, да. Я останусь здесь, и, если дела будут плохи, позовите меня.
Маспи Великий посмотрел на него с выражением крайнего высокомерия.
— Я надеюсь, что вы тем не менее не думаете, что я сдрейфлю перед Корсиканцем?
Это самоуверенное утверждение не помешало Элуа пулей вылететь на лестницу. Остановившись перед дверью, он прислушался. Ничего. Вдруг его охватила безумная тревога, и он бросился вперед, ожидая увидеть всех своих зарезанными. Дверь была не заперта, и Элуа, не встретив сопротивления, влетел в гостиную, как метеор. Из-за озорной подножки Боканьяно он растянулся и проехался к ногам Салисето на животе.
Тони, чистивший ногти ножом, лезвие которого было чуть короче двадцати сантиметров, насмешливо посоветовал:
— Ну давай, поднимайся, Маспи… Великий!