— Да нет здесь никакого смысла! Ты нас всегда учил, что закон и полицейские — это все не для тебя… И к тому же ты довольно часто сидел в тюрьме именно из-за того, что нарушал закон.
— Ну и что?
— А то, что теперь не надо взывать к закону, чтобы надоедать мне!
— Надоедать?
— Конечно! И мне на закон плевать, так же как и тебе, и нечего толковать тут о том, чтобы его соблюдать!
Вмешался дедушка:
— Элуа, не позволяй ей говорить с тобой в таком тоне! Подумай, какой пример она подает твоей матери!
Селестина вывела старика из игры в одну минуту:
— А вам, дедуля, лучше убраться в свою комнату, пока я еще не слишком разнервничалась, иначе вам придется искать обед в другом месте!
Маспи возмутился:
— Селестина! Я тебе запрещаю…
— Ты! А я тебе говорю…
Именно в этот момент началась новая эра в доме Маспи. Элуа, несмотря на первый момент растерянности, не пожелал вот так сразу признать свое полное поражение. И пока дедушка и бабушка торопливо удалялись в свою комнату, чтобы еще раз не попасть в шквал надвигающейся грандиозной ссоры, он принял торжествующий тон:
— Селестина, ты меня к этому не приучила… Ты обращаешься со мной, как с самым последним…
— А кто ж, как не самый последний позволяет оскорблять свою жену, даже не попытавшись ей помочь?
— Что ты такое говоришь?
— А, может, ты не слышал, как со мной разговаривала Перрина?
— Когда говорят о Бруно Маспи, я не вмешиваюсь! Мне и так стыдно!
— А мне стыдно за тебя!
— Я запрещаю тебе говорить об этом человеке, которого я и знать больше не хочу!
— Ты его не хочешь больше знать? Ты круглый дурак! Во всяком случае, не осмелишься же ты утверждать, что он не был красив, наш мальчик, когда родился!
Элуа сомнительно скривил губы.
— Красив… не стоит преувеличивать… К тому же мне интересно знать, в кого ему быть красивым?
— В меня! А ты помнишь, какая я была тогда, когда мы его сотворили, нашего мальчика?
Маспи не понравился такой поворот в разговоре, ибо это выбивало почву у него из-под ног.
— Я помню, что запретил о нем говорить. Он же обесчестил семью, которую до этого так уважали!
— Кто?
— Что значит «кто»?
— Я тебя спрашиваю, кто нас уважал?
— Но мне кажется, что…
— Нет, Элуа… Нас уважал только марсельский сброд, а среди нормальных людей ты вряд ли нашел бы хотя бы одного, кто пожал бы тебе руку… и они были бы правы, Маспи Великий, потому что ты был плохим мужем, недобросовестным отцом, а для всех остальных — мелким воришкой!
— Я вижу, что господин Бруно здорово тебя сагитировал!
— Он может ходить везде с высоко поднятой головой!
— В своей холуйской ливрее.
— А ты разве не напяливал нечто вроде ливреи, когда попадал в тюрьму?
— Меня заставляли! Сам я ее не выбирал!
— Нет, ты ее сам выбрал, ведя такой образ жизни!
Наступило молчание — каждый обдумывал то, что было сказано. Элуа, сидевший в своем кресле, поднялся.
— Селестина, я всегда тебя уважал… но в этот раз ты зашла слишком далеко… Я считаю твоего сына презренным типом, который опозорил себя в моих глазах, я и пальцем не пошевельну, если ему потребуется помощь… Для меня Бруно Маспи мертв и похоронен… И теперь, если ты желаешь к нему присоединиться, ты можешь… и если Фелиси пожелает последовать за тобой, я не буду мешать… Ты, твой сын и твоя дочь, вы говорите на непонятном мне языке, и, само собой разумеется, мы не понимаем друг друга… Если необходимо, я один останусь со стариками и буду защищать честь семьи Маспи!
И впервые в жизни с чувством возмущения и отвращения ко всему Элуа пошел спать без ужина.
Инспектор Пишеранд зашел в паспортный отдел Префектуры, чтобы поздороваться со своим другом Эстуньяком, он был крестным отцом одного из его детей. Мужчины беседовали, когда полицейский заметил довольно яркую блондинку, в которой он узнал девицу легкого поведения, занимавшую в своей среде достаточно высокое положение. Говорили, что она — подружка Тони Салисето. Звали ее Эмма Сигуле, она откликалась на прозвище Дорада[10]. Пишеранд указал на молодую женщину своему товарищу.
— Займи ее чем-нибудь две-три минуты в кабинете, пока я спрошу твоего коллегу, зачем она приходила.
— Хорошо.
Когда Дорада, закончив длительный разговор, вышла, она столкнулась с Эстуньяком. Инспектор поспешил к служащему, от которого вышла Эмма Сигуле. Чтобы пройти без очереди, Пишеранд был вынужден предъявить недовольным посетителям карточку полицейского.