— Так положено, — буркнул Ванька, пропустив комсомолку вперед. — Храм, не абы что тебе.
— Как же, как же, — Валентина словно невзначай притронулась к комсомольскому значку, — боженька сверху смотрит, вот и…
Тут Валя умолкла. Потому что, сказав о боженьке, что сверху смотрит, невзначай подняла голову — и встретилась взглядом с Христом. Иисус и Богородица смотрели из-под потолка… или как он там называется?
— Это ж как туда лезть забеливать, — пробормотала Валя.
— Никак, — отрезал Иван. — Никто туда не полезет и замазывать не станет.
— Значит, сама полезу, — с хмурой решимостью заявила Валя-комсомолка.
— Не полезешь, — спокойно возразил Ваня. — Не пущу.
— Ой, Вань, — засмеялась Валя, — да ты меня, никак, суевериями пугать надумал?!
— Еще чего, пугать тебя. А Христа-Господа нашего с Богородицей Девой замазывать не позволю.
Валя уставилась на своего спутника, словно на живого мамонта. Ладно бы дед какой дореволюционный, а то молодой парень, и на тебе! Нет, прав председатель насчет вечерней школы, кругом прав!
— Учиться-то хочешь, Вань?
— Ну, спросила! Думаешь, если верую, так сразу темнота безграмотная? Я, Валь, четырехлетку закончил на пятерки. А сейчас в Михайловке на тракториста учусь. Чай, двадцатый век на дворе, и Советская власть, а не царский режим!
Перекуем, обнадежилась Валя. Наш ведь парень, советский!
— На тракториста — это хорошо, — Валя задорно тряхнула челкой. — Управимся здесь до осени, а, Вань?
— Да запросто, — Ваня почему-то вздохнул.
«Дан приказ — ему на запад, ей в другую сторону, — замурлыкала себе под нос Валюша, — уходили комсомо-ольцы…»
— Валь, пошли.
— Что?
— Пойдем. Тут уж ясно все, а гляди, дождь заходит.
— Да, правда, — Валя чуть смущенно улыбнулась и вслед за Ваней вышла под серое предгрозовое небо.
— Ты не пой там больше, Валь.
— Почему?
— Не надо. Храм все ж таки.
— Школа, — сердито поправила Валя. Сердито — потому что увиделся вдруг снова взгляд Христа. Нет, ну что ж такое! Советская власть на дворе, а она картинки для темных бабулек испугалась.
— Валюш… а хочешь, я для тебя спою?
Серые глаза удивленно распахнулись:
— С чего вдруг?
Ваня не ответил. Запел.
Красивый голос какой, удивлялась душа-зазнобушка. И сильный… Прямо Лемешев какой-то! Неужели правда в церковном хоре пел, верующий?
— Нравишься ты мне, Валя. Пойдешь за меня?
И хотела посмеяться в ответ, как привыкла, или хоть «подумаю» сказать… а сказалось словно само:
— Пойду, Вань…
А потом были ребятишки, по уши довольные тем, что у них теперь своя школа. И вечерняя школа тоже была. И свадьба была. Много чего, в общем, было…
А потом была внезапная ночная бомбежка — и осколок, ударивший Валюшу под сердце.
Это очень страшно, когда рвутся бомбы.
Это так страшно, что внезапная тишина приходит избавлением, даже если тебе ясно как дважды два, что это лопнули барабанные перепонки.
Это так страшно, что злой укус боли проходит почти незамеченным, и ты, даже понимая, что умираешь, не можешь испугаться еще сильнее. Разве что за Ваню — Господи, хоть он бы живой остался! А потом что-то выталкивает тебя прочь из озарившего мир неземного света, и ты открываешь глаза — в темноту.
Ну, не совсем в темноту. Горит, полыхает злым пламенем родная школа, с треском искрами-угольями разлетается, пляшут отсветы пожара на Ванином скорбном лице, отражается огонь в любимых глазах… а он, Ванюшка, родной, единственный, стоит на коленях, жену к груди прижав, и смотрит — не на нее и не на пожар, нет. Мимо… в небо, что ли? Так темно там, в небе. А он все смотрит, и шепчет хрипло и яростно: она не умрет, не умрет, слышите?! она будет со мной всегда, всегда, всегда… слышите, всегда…
А школу до слез жалко. Вот уж и купол огнем занялся, рухнул с грохотом… поплыли с черным дымом вверх, к небу, Христос и Богородица… Ванюшка, да вот же я, с тобой. Не плачь…
— Да, вот так все и было, — вздохнула баба Валя.
— Ты тогда в бога поверила, да, бабуль? — Валюшка, тезка-праправнучка, солнышко любимое, притулилась под бок, смотрит испуганными глазищами. Никогда ей раньше о молодости своей не рассказывали. Зря, наверное. Все думали — маленькая, не поймет… а какая ж она маленькая, если вдруг спросила, как бабушка Валя дедушку Ваню встретила? Значит, свои уж кавалеры появились, раз о таком интересуется.
— Тогда еще нет. А когда? Сама не знаю…
Ждет на столе гора непроверенных тетрадок. Подождет. Все сделается, все успеется. Одного только в жизни не догонишь, не вернешь — времени, что мог бы провести с близкими.
— Расскажи еще, бабуль. Что дальше было?
— Это очень страшно, когда рвутся бомбы. Но страшнее, Валюшка, ждать мужа с войны. Он ведь и в танке горел, Ванюша мой… и с поездом санитарным под бомбежку попал… да разве на войне сосчитаешь, сколько раз смерть мимо проходит? А вот вернулся — и счастье.
— А потом дедушка Коля родился, да?
— Ну, потом-то ты и сама все знаешь, — улыбается баба Валя. Той самой улыбкой, по которой страдали когда-то парни ее родного города…
Щелкает в дверях ключ. Две Валентины вскакивают и наперегонки бегут встречать с работы деда Ваню.
Да, много чего было. Были карточки на хлеб, когда они растили маленького Кольку. Был дефицит — когда Колька растил Светланку. Были талоны на сахар, масло, мыло, когда росли Светланины Юлька и Володя. Был Афганистан, где погиб Светин жених, первая любовь, и Чечня, откуда не вернулся ее муж, любовь последняя. Был Нью-Йорк, осиротивший маленькую Валюшку.
Много чего, в общем, было… вот только коммунизма так и не дождались. И мира во всем мире — тоже.
Много чего было. И по стране помотало Ивана с Валентиной так, что и концов не найдешь. Их и не нашли, когда пришли годы пенсию насчитывать. Да, если честно, не особо-то искали. Куда легче поверить, что жулики в собес пришли. Вы на них посмотрите только — кому здесь о пенсии толковать? Им шестьдесят на двоих разве что.
Переглянулись Ваня с Валей — да и пошли себе. Потому что была в злых словах доля правды. Как ни глянь, а годы-то и впрямь словно мимо прошли, не коснувшись. Что за чудеса, в самом деле?
И вспомнился почему-то Ване горящий храм, плывущие с черным дымом в небо Христос и Богородица, Валюшка мертвая на руках… ведь взаправду мертвая была! А он, дурень, просто из головы это выбросил, решил — с перепугу померещилось… да за что ж ему такое чудо?!