- Не стрелял я. - В моем голосе раздались плаксивые нотки. Я взял себя в руки. - Что мне делать?
- Короче, ты мне мешаешь работать. Давай, приходи завтра по адресу Кузнецкая сорок шесть, после шести часов. Я буду после смены. К тому времени я кое-что порешаю, и придумаю для тебя подходящий вариант.
- А сейчас?
- Уходи, и глаза не лезь. Пережди где-нибудь, где ментов и шпаны всякой нет. Вот тебе тысяча, дойди до хостела «Питомник», там без паспорта можно переночевать. - Снайперша протянула мне деньги. - Всё, время пошло.
Хостел был на любителя. Он и вправду был оформлен в стиле собачьего питомника. Двери и окна забраны мелкоячеистыми решетками. В оформлении стен те же мотивы и предупреждающие надписи кругом: «После двенадцати не лаять». Но место здесь, надо признаться, было тихим. Меня никто не рассматривал и я, особо не лез на глаза. Наконец, сходил в душ, еще раз постирал свою одежду и довольный лег в нормальную постель, в комнате на восемь человек. После бомжовского жилища, хостел показался мне концентрацией роскоши и удобств.
Уснуть удалось не сразу. Голод напоминал о себе регулярными подвываниями в животе, мешая соседям по комнате насладиться сном. Я и встал раньше всех по причине голода. Прошел на кухню и от души напился общего чая с чьими-то печеньями. Хотел съесть еще что-нибудь, но удержался. Скандал мне был не нужен. Я собирался провести время в хостеле до вечера. Включил телевизор на кухне и сделал вид, что поглощен просмотром телепередач.
Люди менялись, заходили-уходили, а я все сидел и ждал, когда наступит вечер. У меня не было никакого плана, потому что я ощущал себя беспомощным составить его. Я ничего не контролировал. Обстоятельства забавлялись мной, как морские волны утлым суденышком. План был дождаться вечера и пойти по указанному адресу. Что меня ждет там, я не представлял и не догадывался. Мне обещали помочь. Те киллеры тоже говорили, что у меня везучий день.
Больше всего хотелось узнать, как дела у моей семьи. Звонить с городского телефона я не решился. Мое местонахождение могли сразу определить. Ничего другого, более умного и безопасного я не придумал. Покорно ждал вечер и тырил потихоньку еду, чтобы незаметно было. Невольно я сравнил себя до этих событий и настоящего. Спал и пил вместе с бомжами, не заплатил в автобусе, воровал чужую еду. Как быстро с меня слезла вся социальная штукатурка, которую я считал моим стержнем, бетонным основанием. Да чтоб я украл? Да чтоб я с бомжами пил? Вот, пожалуйста, не прошло и двух дней. Я ворую и не считаю это зазорным. Я хочу есть, но не имею средств купить еду. Что мне остается? Господи, верни все назад. Я буду всем помогать, и не буду смотреть свысока на тех, кто просит. Я буду счастлив каждый момент своей жизни.
За пятнадцать минут до выхода, я зашел в общий санузел и воспользовался чьим-то дезодорантом. Меня до сих пор преследовало ощущение, что от меня дурно несет. Доложил дежурному по хостелу, что покидаю их, и вышел на улицу. Город был разогрет летним зноем. Горячий асфальт, стены зданий, автомобили отдавали аккумулировавшийся жар, создавая вокруг себя эффект духовки. На дорогах, ведущих от центра к периферии, набирались пробки. Народ разъезжался с работы.
Я видел лица нервничающих водителей, беззвучно шлепающих губами, с выражением недовольства и даже злости на лице. Господи, я все бы отдал, чтобы поторчать в пробке, в обмен на ту ситуацию, в которой оказался. Я вспомнил свою Юляху, для которой пробка была лишним поводом предаться разговорам с тигренком. Ее не тяготила мысль, что она опаздывает. Это, конечно, инфантильный подход, вести себя, как пятилетний ребенок, но с другой стороны, когда у тебя нет способа повлиять на обстоятельства, к чему вообще думать о них. Только нервы портить. У детей есть чему поучиться.
В маршрутке было полно народа и душно. Моя спина сразу взмокла. По телу потекли капли пота. Как же люди пользуются ими каждый день? Мне несколько раз наступили на ногу, один раз нахамил мужик с жутким перегаром, и кто-то попытался забраться в карман, в котором было совершенно пусто. Будь у меня хорошее настроение, я бы не придал испытанию общественным транспортом такого значения. Но когда впереди маячили самые не радужные перспективы, любое неудовольствие выливалось в молчаливую истерику, которую можно было распознать, только заглянув в мои глаза.
После автобуса даже вечерняя жара воспринималась, как прохлада. Я погулял рядом с домом снайперши, чтобы моя майка подсохла. Не хотелось появляться перед женщиной в таком неопрятном виде. Мне всюду мерещились засады и наблюдения. Каждый водитель или пассажир смотрели на меня подозрительно. У меня начиналась мания преследования.