Эта Большая Гарпия — первая из увиденных Мэдди — кружила над полями Хайдаун Райз, задыхаясь выхлопами. Мэдди сравнивала зрелище с лучшими местами в цирке. Самолет летел на высоте триста футов, поэтому Мэдди и Берил могли рассмотреть каждую деталь двигателя: каждый провод, каждый шов парусиновых крыльев, мелькание деревянных лопастей, неэффективно крутящихся на ветру. Из выхлопной трубы валил густой голубой дым.
— Он горит! — завопила Берил в паническом восторге.
— Он не горит! Это масло, — сказала Мэдди, потому что знала, как это происходит. — Если понадобится, пилот перекроет подачу и двигатель заглохнет. После этого он сможет сесть.
Они наблюдали. Мэдди оказалась права: двигатель прекратил работать, дым развеялся, и пилот направил поврежденный самолет на посадку прямо перед ними. Это было пастбище — не вспаханное и не кошенное, однако скота на нем не было. Парусиновые крылья на мгновение скрыли солнце на небосклоне. Когда самолет в последний раз пролетал мимо них, то весь их ланч и коричневая бумага, в которую он был завернут, взлетели ввысь вслед за голубоватым дымом, подобно дьявольскому конфетти.
Мэдди сказала, что это была бы хорошая посадка, будь она на аэродроме. Но поврежденный самолет тридцать ярдов беспомощно прыгал по нескошенной траве, после чего изящно уткнулся носом в землю.
Мэдди без раздумий разразилась аплодисментами. Берил схватила ее за руки и ударила по одной из них.
— Бестолочь! Там же могут быть раненные! Нам надо туда!
Мэдди не хотела хлопать. Она сделала это, не подумав. Могу представить, как она спрыгнула с забора — завивающиеся черные волосы, спадающие на глаза, надутые губы — и понеслась по зеленым холмам к разбитому самолету.
Огня не было. Мэдди подбежала к носу Большой Гарпии и своим горным ботинком пробила ткань, прикрывающую фюзеляж (кажется, именно так называется корпус самолета), чтобы добраться до кабины, и насторожилась; она не хотела этого делать. Ей стало очень жарко и беспокойно, когда она отодвинула задвижку на двери, готовясь выслушать от пилота лекцию, и испытала постыдное облегчение, когда увидела, что пилот подвешен на ремнях в бессознательном состоянии. Мэдди бросила взгляд на незнакомую панель управления. Давления масла не было (это она мне рассказала). Дроссель8 закрыт. Уже хорошо. Мэдди распутала ремни и позволила пилоту соскользнуть на землю.
Берил уже была готова подхватить бессознательное тело пилота. Вылезти из самолета для Мэдди было легче, чем ей туда взобраться — спрыгнул и все. Мэдди расстегнула шлем и очки пилота; они с Берил вдвоем прошли курсы оказания первой помощи и знали достаточно, чтобы убедиться, что раненый дышал.
Берил начала хохотать.
— Кто еще бестолочь! — воскликнула Мэдди.
— Это девушка! — рассмеялась Берил. — Девушка!
Берил осталась с девушкой-пилотом, а Мэдди уселась на Бесшумного Красавчика и поехала на ферму за помощью. Она нашла двух крупных парней ее возраста, которые разгребали коровий навоз, и жену фермера, перебирающую ранний картофель и проклинающую группу девочек, которые собирали огромный паззл на старом каменном полу кухни (было воскресенье — время вываривать белье). Отправили спасательный отряд. А Мэдди поехала на мотоцикле к подножию холма, в паб, где был телефон.
— Милочка, ей нужна медицинская помощь, — мягко сказала жена фермера, обращаясь к Мэдди. — Если она летела на самолете, то ей нужно в госпиталь.
Слова отдавались в голове Мэдди на протяжении всего пути к телефону. Не «Ей нужно в госпиталь, потому что она ранена», а «Ей нужно в госпиталь, потому что она вела самолет».
«Девушка-пилот! — подумала Мэдди. — Девушка, управляющая самолетом!»
Нет, поправила она себя, девушка не управляла самолетом. Она разбила самолет на пастбище.
Но сначала же она летела. Чтобы посадить самолет (ну или разбиться), нужно уметь управлять им.
Для Мэдди все казалось вполне логичным.
Она подумала, что никогда не разбивала свой мотоцикл, а значит, сможет справиться с самолетом.
Я знаю еще несколько типов самолетов, но сейчас в голову приходит только Лизандер. На таком самолете летела Мэдди, когда бросила меня здесь. На самом деле, предполагалось, что она посадит самолет, а не катапультирует меня в воздухе. Самолет загорелся в полете, и, пока его хвост пылал и она не могла им управлять, ей пришлось вышвырнуть меня, прежде чем пытаться приземлиться. Я не видела, как она упала. Но вы показывали мне фото с места происшествия, поэтому теперь я знаю, что она разбилась. Все-таки сложно обвинять пилота, когда ее самолет попадает под зенитный огонь.
Немного о британской поддержке антисемитизма
Большая Гарпия разбилась в воскресенье. На следующий день Берил вернулась к работе на мельнице. В горле образовался ком, и я задрожала от ненависти, такой черной и болезненной, что я залила полстраницы слезами, потому что поняла, что их больше нет, что Берил больше не сможет заполнять челноки и нянчить сопливых младенцев от какого-то пьянчужки из промышленного пригорода Манчестера. Конечно, то было в 1938 году, и к этому времени их уже разбомбили вдребезги, поэтому, скорее всего, Берил и ее детишки уже мертвы, от чего мои слезы ненависти кажутся очень эгоистичными. За испорченную бумагу я извинилась. Мисс Э. смотрела мне через плечо, пока я писала, и приказала больше не прерывать рассказ извинениями.
В течение следующей недели Мэдди со свирепостью Леди Макбет склеивала по кусочкам отрывки рассказа пилота. Девушку звали Димна Уитеншоу (запомнила, потому что имя такое дурацкое). Она была избалованной младшей дочерью какого-то сэра Уитеншоу. В пятничном выпуске вечерней газеты разразился шквал негодования, потому что, едва ее успели выписать из госпиталя, она уже пересела на другой самолет (Дракон — видите, какая я умная), пока Гарпию ремонтировали. Мэдди сидела на полу в дедушкином сарае возле обожаемого Бесшумного Красавчика, с которым приходилось много возиться, чтобы поддерживать его в пригодном состоянии, и боролась с газетой. Все страницы были усеяны статьями о том, что между Японией и Китаем грядет война, и о растущей вероятности войны в Европе. Крушение на фермерском поле Хайдаун Райз освещали на прошлой неделе; к пятнице уже не было снимков самолета, а только ухмыляющееся лицо летчицы, такое счастливое, обветренное и гораздо, гораздо симпатичнее, чем морда этого идиотского фашиста Освальда Моусли, чьи глаза с насмешкой смотрели на Мэдди с первой страницы. Мэдди закрыла его кружкой какао и задумалась над самым быстрым способом добраться до аэродрома Каттон-Парк. Расстояние было немалое, однако завтра снова наступало воскресенье.
На следующее утро Мэдди сильно пожалела, что не уделила истории Освальда Моусли немного больше внимания. Он приехал в Стокпорт, толкал речь перед памятником Святой Марии на окраине субботнего рынка, а его идиоты-последователи фашизма организовали марш в честь его приезда, начиная от мэрии и до самой Святой Марии, усложняя движение и создавая беспорядки. Тогда они еще не так кичились своими антисемитскими настроями, и этот марш, хотите верьте, хотите нет, был организован во имя мира и в попытках убедить всех, что нам нужно строить дружеские отношения с придурками-фашистами в Германии. Последователям Моусли больше не разрешалось надевать их безвкусные черные символические рубашки — теперь закон запрещал общественные шествия в одежде с политическим намеком, в основном для того, чтобы прекратить вызванные ими беспорядки, вроде их марша через еврейские кварталы в Лондоне. Но они все равно болели за Моусли. Его встречали счастливая толпа его приверженцев и разъяренная ненавистников. Женщины проталкивались через хаос в попытках сделать субботние покупки. Была полиция. Были животные — некоторые полицейский восседали верхом на лошадях, меж людей сновало стадо баранов, перекрыв путь повозке с молоком. Много собак. Да и котов, кроликов, кур и уток тоже было достаточно.