Она закатила глаза, словно загнанная в угол крыса. «Взорвать к чертям это место. Оно этого достойно».
Я прижала стопку ее бумаг к груди. Ее инструкции. Она глядела на меня с таким вызовом в глазах...
«Анна, Ангел Отмщения», — сказала она и рассмеялась. Она рассмеялась. А затем сказала: «Что ж, теперь это твоя ноша».
Анна выбросила окурок в Пуату и закурила снова.
— Тебе нужно идти домой, Кете, — вдруг сказала она. — Эта англичанка, продающая мотоциклы евреям, эта Мэдди Бродэтт тебя до добра не доведет. Тебе нужно возвращаться домой в Эльзас завтра, если это возможно, и позволить ступить в игру Мэдди.
Убрать Кете со сцены еще до того, как случилось непоправимое, — решение имеющее смысл. Это будет безопасно для семьи Тибо. Но мысль о том, что придется снова скрываться, мне ненавистна. Завтра ночью я вернусь на чердак амбара, а там сейчас еще холоднее, чем было в октябре.
— А как же ты? — спросила я.
— Я вернусь в Берлин. Запросила перевод несколько недель назад, когда мы только начали допрашивать ее и того никчемного французского ребенка. Господи. — Она вздрогнула, яростно затягиваясь сигаретой. — Какое же дерьмовое задание мне досталось. Равенсбрюк и Ормэ. По крайней мере, когда я изготавливала препараты для Нацвайлера, я не видела, как они их применяют. Так или иначе, я здесь только до Рождества.
— Тебе здесь будет безопаснее. Мы бомбили Берлин, — сказала я. — И будем бомбить еще недели две.
— Ja, знаю, — ответила она. — Мы тоже слушаем БиБиСи. Берлинский Блитц. Что ж, наверное, мы это заслужили.
— На самом деле, не думаю, что этого вообще хоть кто-нибудь заслуживает.
Вдруг она обернулась и одарила меня тяжелым взглядом своих бледных, стеклянно-зеленых глаз.
— За исключением Замка Палачей, верно?
— А ты как думаешь? — огрызнулась я. Она пожала плечами и повернулась в сторону Площади Ласточек. Ее время было на исходе.
Вы знаете, она мне кое-кого напомнила. И это форменное безумие. Она напомнила мне Еву Зайлер.
Не совсем Джули, не в ее обычном состоянии, но Джули, когда та сердилась. Вспомнилось, как она рассказывала мне о своем ложном допросе во время тренировок в УСО, нарушив Закон о государственной тайне, — это единственный на моей памяти раз, когда она курила так же неистово, как Энгель, и ругалась, словно сапожник. «И через шесть часов я поняла, что больше не могу это терпеть, но я была бы не я, если бы просто выдала им свое имя. Поэтому я притворилась, будто шлепнулась в обморок и они, запаниковав, кинулись за доктором. Тупицы.»
На обратном пути мы с Энгель почти не разговаривали. Она предложила мне очередную сигарету, но я засомневалась.
— Ты никогда ничего не давала Джули.
— Ничего не давала Джули! — Энгель удивленно рассмеялась. — Я, черт возьми, выложила ей половину своего жалованья сигаретами, этой маленькой шотландской дикарке! Она почти обанкротила меня. Прокурила все пять лет твоей карьеры пилота!
— Она никогда не упоминала об этом! Даже не намекала! Ни разу!
— А что бы с ней случилось, — холодно заметила Энгель, — запиши она это? Что бы случилось со мной?
Она протянула предложенную сигарету. Я взяла ее. Какое-то время мы шли молча — две подружки, курящие вместе. Да-да, все верно, мисс.
— Как ты достала историю Джули? — вдруг спросила я.
— Управляющая домом фон Линдена дала ее мне. Бумаги лежали у него на столе, и, пока его не было, она сбросила их в сумку с постельным бельем на стирку. Сказала ему, что использовала их для растопки камина в кухне, — они ведь выглядели как стопка мусора, все эти чертовы бланки рецептов и изношенные формы.
— И он поверил? — удивилась я. Она пожала плечами.
— У него не было выбора. Она расплатится за это — для ее родных ограничат запасы молока и яиц, а для всей семьи установят комендантский час в собственном доме, поэтому они не смогут засиживаться по вечерам, ведь отбой будет сразу после ужина. Ей придется убираться после ужина утром, перед тем, как она подаст завтрак гостям. А всех детей выпорют.
— Ох, НЕТ! — вырвалось у меня.
— Им не сильно достанется. Но детей могут забрать. А женщину отправить в тюрьму. Но фон Линден питает слабость к детям.
Я оставила свой велосипед на улице, ведущей на площадь. Как только я взялась за руль, Анна накрыла мои руки своими. Она приложила что-то тяжелое, холодное и тонкое.
Ключ.
— Они попросили меня принести хоть какое-то мыло, чтобы вымыть ее перед интервью, — сказала Анна. — Хорошо пахнущее. Я привезла одно из Америки, знаешь как бывает, когда бережешь какую-то вещь для особого случая, и мне удалось снять слепок ключа от служебной двери с его помощью. Этот — новый. Думаю, теперь у тебя есть все, что нужно.
Я отчаянно сжала ее руку.
— Danke, Анна.
— Береги себя, Кете.
В тот же момент — словно, произнеся его имя, она вызвала его из ниоткуда — из-за угла вышел Амадей фон Линден собственной персоной, направляясь к Площади Ласточек.
— Guten Tag, Fräulein Engel, — радушно произнес он, а она выронила сигарету и раздавила ее ногой, выпрямилась и поспешно поправила воротник пальто. Я тоже выбросила сигарету — казалось, это правильно. Она что-то сказала ему обо мне — быстро схватила меня за руку, будто мы были давними приятельницами — было слышно, как она навала ему имя Кете и Тибо. Вероятно, представляла меня. Он протянул руку.
Около пяти секунд я стояла будто вкопанная.
— Гауптштурмфюрер фон Линден, — серьезно сказала Анна.
Я положила ключ в карман пальто, рядом со схемами из архива и моим поддельным удостоверением личности.
— Гауптштурмфюрер фон Линден, — повторила я и пожала его руку, улыбаясь как полудурок.
У меня никогда не было «заклятого врага». Я даже никогда не понимала, что это значит, нечто неведомое из Шерлока Холмса и Шекспира. Как может вся моя жизнь, все мое существование вплоть до этого момента быть противопоставлено одному мужчине в смертельном бою?
Он стоял, глядя сквозь меня, погруженный в собственные проблемы. Ему бы никогда не пришло в голову, что я могу выдать ему секретные координаты аэродрома Лунной Эскадрильи, или назвать имена дюжины членов Сопротивления в его собственном городе, или что я планирую взорвать к чертям всю администрацию через пять дней. Ему бы никогда не пришло в голову, что я была его врагом во всех возможных смыслах этого слова, его оппонентом, всем тем, с чем он боролся, что я была британкой и еврейкой, что в ВВТ я, женщина, делала мужскую работу и получала мужскую зарплату, что моя работа заключалась в том, чтобы переправлять самолеты, которые разрушат его режим. Ему бы никогда не пришло в голову, что я знала о том, что он сидел и смотрел, делая заметки, пока моя лучшая подруга была прикована к стулу в одном драном белье, с ожогами на руках и горле, что я знала — это его поручение, что я знала — несмотря на его собственные опасения, он трусливо следовал приказам и отправил ее в экспериментальную лабораторию, словно крысу, пока у нее не остановится сердце — ему никогда бы не пришло в голову, что он сейчас он смотрит на своего хозяина, на единственного человека во всем мире, который держит его судьбу меж своих ладоней — на меня, в латанных обносках, с неопрятной прической и идиотской улыбкой — и что моя ненависть к нему чиста, черна и неумолима. И что я не верю в Бога, но если бы верила, если бы я верила, то лишь в Моисея, яростного и взыскательного, МСТИТЕЛЬНОГО, и
—
Абсолютно не важно, жаль мне его или нет. Это была работа Джули, а теперь моя.
Он сказал мне что-то вежливое. Выражение лица у него при этом оставалось нейтральным. Я взглянула на Анну, которая кивнула мне.
— Ja, mein Hauptsturmführer, — сказала я сквозь зубы. Анна больно пнула меня по лодыжке и бросилась оправдываться от моего имени. Я сунула руку в карман и почувствовала хруст семидесятилетней бумаги, а новый ключ оттягивал тяжелую шерсть.
Они кивнули мне и ушли. Бедная Анна.
Она мне очень нравилась.