— Пустите меня! Ну пустите же наконец, сволочи…
Kpacнaя бpoшкa-бaбoчкa нa её вopoтникe, будто капля запёкшейся крови. Xoчy знaть, что тaк сильно расстроило её, нo нe мoгy тратить на это время. Hoги caми нecyт мeня дaльшe, вce быcтpee и быcтpee. Я бoюcь oпoздaть. Вновь обopaчивaюcь нa нee. Чтo-тo в ee oбpaзe зaцeпилo мeня. He мoгy oтвepнyтcя. Bижy poзoвoe пaльтo… Bижy. Xoчy пoтpoгaть eгo нeжнo, словно шёлковые нити вoлoc любимoй жeнщины… или peбeнкa. Poзoвoe, poзoвoe, poзoвoe. Её пальто становиться всё ярче и ярче, будто море искрящихся роз на поляне. Блики солнца на пальто, словно оно покрыто утренней росой. Нет, не блики. Из пальто вырывается резкий свет. Много света. Он слепит глаза. Я вскидываю руку к глазам и ору от боли. Эта боль настоящая. Безжалостно копошится внутри меня, пробирается в органы, разрывает мышцы. Во вспышке света вижу рoзoвую кoфтoчку, чтo былa нa мoeй дoчкe, кoгдa я видeл ee в пocлeдний paз. Пpямo пepeд тeм кaк…
Вижу пухленькую ручку, что сжимала мне пальцы, когда дочь была совсем ещё маленькой. Моя дочка — Леночка. Белые кудряшки и зелёные откровенные глаза с яркими коричневыми вкраплениями. Мамины глаза. Моя жена давно уже мертва. Я хоронил её в закрытом гробу. Нам не дали попрощаться. До сих пор не могу поверить, что она не вернется домой, не зайдёт в квартиру, не бросит под ноги ключи, не скинет туфли и не влетит в комнату словно фея. Не прыгнет ко мне на руки и более уже не вопьется губами в мои. Не окружит меня нежным запахом тёплого женского тела… Она ушла из жизни, не предупредив меня. Я больше не запинаюсь о её ключи, когда ухожу на работу. Она оставила мне дочь. Я хороший отец. Я бросил всех ради неё одной. Мне никто не нужен. Только возможность смотреть в её глаза. Вот для чего я здесь. Я нужен ей.
Мы сидели за столом, я и дед. Окно открыто, ветра нет, только душный запах городской пыли. Перед дедом лежала «Российская газета» от 12 июля 2009 года, раскрытая на четвёртой странице. В глаза бросился заголовок: «Не учите наших детей убивать». Я подумал, что стоит прочесть статейку, когда разговор закончится и дед, как всегда неудовлетворённый прошаркает к креслу. Он просил слишком многого, я не в состоянии был дать ему то, что он просил, и он знал это тоже, но не переставал просить. Он смотрел на меня печально. Я делал вид, что слушаю его. Сам смотрел на чайник. Моё искажённое лицо отражалось на его металлической блестящей поверхности.
— Тебе не вернуть её. Это никому не под силу.
— Я знаю.
— Я надеялся, время поможет тебе, приглушит страданья…
— Я не страдаю.
Дед проигнорировал мою реплику. Знал, что я обманываю его.
— Проходят месяцы, годы! Мне больно смотреть на твоё лицо. Ты как зомби.
Старик протянул руку, сочувственно коснулся моего плеча. Я посмотрел на него равнодушно. Пройдёт боль, пройдёт и любовь. Со временем я не смогу вспомнить расположение еле заметных веснушек на её лице. Хочу страдать и помнить её.
— Не проси меня — сказал я, может чересчур резко, потому что он промолчал, уставился в пол. Мне жаль его. Седые всклокоченные волосы, серые унылые глаза. Он похож на того продавца, что торгует в булочной в квартале отсюда. Такой же больной старый пёс.
— Прошу… съезди куда-нибудь… отвлекись. Побудь один. Посмотри на мир вокруг.
Дед замолк в очередной раз, будто понял, что слова здесь не помогут. Таким я видел его в последний раз. Раздался громкий взрыв. В ушах засвистело. Дом завибрировал. Я видел, как отвалился кусок стены в прихожей. Затем оглох, свалился со стула, увидел искажённое шоком лицо старика. Разочарование. Видимо он не ожидал, что смерть настигнет его так скоро. А потом увидел, как кусок потолка перебил его пополам. Он даже вскрикнуть не успел. Всё в пыли и грязи. Истошный крик моей шестилетней дочери доноситься из соседней комнаты. Мне её не видно. Разлитый чай на полу, битое стекло, чайник в нескольких сантиметрах от меня. В его начищенной поверхности, теперь вытянутое отражение ужаса. Кусок расщеплённого дверного косяка тычет мне в правый глаз. Левая сторона тела в огне. Машинально поворачиваю голову, хочу посмотреть на пылающую руку и не вижу её. Чуть ниже плеча глыба железобетона с торчащей арматурой. Никакой руки больше нет. Чёрное пятно расплывается на синей отглаженной утром рубашке. Дед распластался на линолеуме. Пытается ползти ко мне по-пластунски. В действительности лишь рисует на полу узоры. Из-под его свитера вылезли кишки. Глаза выпученные, налитые кровью. Дорожки слёз на покрытом пылью морщинистом лице. Старик открывает рот и хрипит, пытается сказать мне что-то важное для него. Вместо этого орошает брызгами крови электрочайник. Ничего не соображаю. В нос бьёт резкий запах помойного ведра.