— Ты спятил дед, — заключил Артём, и направился к лестнице ведущей вниз, наступая на древесные спилы. — Ты хочешь сказать он где-то в другом мире что ли? Неужели ты думаешь, я поверю в это? Чушь! Брат моего дедули до сих пор жив и где-то… где? Может где-то там внутри своих фотографий? В застывшем моменте на клочке бумаги? Полный бред. Я такого нигде не слышал, — сказал он и ушёл, бегом спускаясь по ступенькам.
— А ты что думаешь, Вадик? Ты мне веришь? — он как будто и не был разочарован в реакции внука.
— Почему-то мне кажется, ты можешь подтвердить свои слова, дедуля. И что-то мне подсказывает, доказательство лежит здесь, в этой шкатулке?
Он посмотрел на меня и расплылся в загадочной улыбке.
— Ты очень смышлёный, внук. Я в тебе не сомневался никогда. Честно. Никогда. — Он тяжело поднялся, опираясь на стол, и затушил сигарету о подлокотник стула.
— Я оставлю тебя здесь одного, если ты не возражаешь. Хочу, чтобы ты увидел это будучи один на один с ним и своими мыслями. Тебе ведь уже не страшно, правда?
— Нет, — ответил я, чувствуя лишь напряжение, повисшее в этой комнате. Не страх.
— Тогда я пошёл. И если вдруг ты посчитаешь нужным мне рассказать о том, что найдёшь в той шкатулке, позови меня, и мы поговорим. Ладно?
— Что рассказать? — опешил я.
Дед хитро прищурил глаза, помолчал немного, словно бы ожидая какой-то реакции, но я тоже молчал.
— Ты такой же. Я знаю. Ты можешь скрыть это от брата, но не от меня. Ты что-то собираешь… ищешь. Ровно точно так же, как он собирал свои фотографии. Брат тоже что-то искал, и, судя по всему нашел. Ты видишь жизнь иначе, многогранней. Ты весь в него. Просто будь осторожней. И если узнаешь чего-то скажи мне.
Я ничего не ответил. Признаться, я уже не смотрел на него и он понял это, и просто спустился так же тихо как и поднялся оставив меня одного. Не знаю сколько, но какое –то время, я просто смотрел на ту шкатулку, не решаясь открыть её. А потом просто взял и откинул крышку. И увидел его сразу. Перстень, с действительно большим тёмно-красным рубином. Он лежал на фотографии, и у меня совершенно не было никакого желания прикасаться к нему, поэтому я ухватился за кончик снимка и потянул. Кольцо звякнуло в шкатулке, а потом вновь повисла тишина.
Фотография сделана ночью. Это было видно сразу. Я почему-то сразу понял, что это не вспышка от фотоаппарата, а именно луна освещает груду тел скиданных друг на друга. Хоть они и не были зафиксированы на фото, я их додумал, потому что видел части чьих-то тел в грязных или может быть кровавых одеждах. Но он не заснял повреждений, никаких выпущенных внутренностей или отрубленных рук или голов. Ничего такого. Только торчащая из той кучи рука старика и перстень на ней. Во всяком случае, так мне сперва показалось. Не сразу я обратил внимание на лицо того старика, о котором рассказывал мне дед. Было в нём что-то до боли знакомое, и хоть при жизни я его никогда не видел, но понял, что именно его лицо и его рука торчит придавленная телами невинных жертв войны, за власть и деньги.
Сначала я увидел на том фото лицо брата моего дедушки — фотографа прославившегося на весь мир благодаря именно этой «Кровавой серии», из которой он похоже не вернулся. Потом мать, лежащую рядом с ним в обнимку. Её лицо ласкал яркий свет луны. Его тоже. Они лежали там оба. Мёртвые.
Дед был прав, когда я увидел это фото, что-то внутри меня оборвалось, и я, как будто тут же повзрослел лет на десять. Вещи, интересовавшие меня раньше, вдруг поблекли и утратили смысл. Положив фото на стол, я повернулся к стене, где в свете дня на меня смотрела «Древесная серия» и мне всё вдруг стало ясно. На тех снимках не было по сути ничего особенного и всё же они были уникальны. На них изображались изъяны древесной коры, просветы и щели, отломанные случайно кусочки. Одним словом производственный брак допущенный при изготовлении совершенного маленького гробика для самого себя и воспоминаний о моей маме, точнее того, что осталось от неё и от него. Только перстень и фотография.
Может, когда-нибудь, я и поговорю об этом с дедушкой. Не знаю, понял ли он то, что увидел я, или он предпочитает оставаться в неведении. Когда-нибудь, может, когда он будет уже совсем старым, я скажу ему, что брат его мёртв. Он до сих пор лежит в той не погребённой куче трупов. И, возможно, он даже поверит мне. Но, пока не время. Ни для меня, ни для него. Теперь я знаю, что происходит со мной, когда я дотрагиваюсь до тех, найденных монет, но деду пока рано говорить об этом. Придёт время, и я скажу. А сейчас… я должен идти.