Я смотрела в лицо спятившей старухи и видела, как она ещё молодая женщина, зажмурив глаза протянула руки со свёртком вперёд, прямо над чёрной дырой того старого колодца которым никто не пользовался. Услышала лёгкое, еле различимое плескание воды, где-то в глубине этой обложенной камнем могилы. Этот звук поднимался вверх, отражаясь от стен, словно колодец и сам был не прочь пообщаться. Давай, — шептал он. — Чего же ты медлишь?
— Никто не заметит, — сказала она в глубину, и колодец эхом отозвался — заметит… заметит…
Петухи закричали в третий раз, и всё вдруг словно замерло в эту секунду. Всё исчезло. Осталась только она и тёплый свёрток в её вытянутых руках. Только шелест травы и жгучее тепло восходящего солнца. Сердце её замедлило бег от нарастающего внутри ужаса, и она, на секунду провалившись в темноту, чуть не уронила то, что так крепко держала в руках. Ошалело огляделась по сторонам в поисках, подглядывающих за ней глаз, но на той поляне в зарослях репейника она стояла одна. Ну, или почти одна. Я видела так же ясно, как видела та женщина, как что-то заёрзало в том свёртке и она, почти обезумев, прижала его к груди, отчего свёрток дико заверещал, и сломя голову понеслась обратно к дому, не обращая внимания на впивающиеся в босые ноги колючки. Секундой позже порыв ветра поднял с травы ярко-красный платок и швырнул его прямиком в колодец. Женщина этого не видела и не могла знать, что даже спустя столько лет, он всё ещё плавал там. Мгновение спустя она рухнула на кровать, почти без чувств, положив кричащее дитя рядом с собой. И раз и навсегда убедила себя в том, что всё это ей приснилось. И в этом сне ей привиделся сам Бог.
— Ты хотела убить меня?! — Завопила я на старуху, в виде молодой женщины свернувшейся калачиком на кровати, — Почему ты хотела убить меня мама? Отвечай мне сука!
Но она молчала, не обращая внимания ни на мои вопли, ни на вопли разрывающейся от крика девочки, завернутой в одеялко у её груди. Пустота — это всё, что было у неё в душе. Я не намеревалась заходить так далеко. Лишь хотела получить ответы, а вместо этого, в той пустоте нашла собачку.
Увидела ту же комнату, в которую я шагнула, переступив порог дома матери. Зелёный торшер не горит, и от этого выглядит теперь не высохшим растением, а монстром, притаившимся в углу. Монстром со скрюченными торчащими в разные стороны тонкими длинными пальцами. Он наблюдает за мной и за женщиной, сидящей в кресле у двери. В том, где нормальный человек присел бы завязать ботинки перед уходом. Наблюдает и девочка со стены. Наблюдает с перевёрнутого кверху ногами портрета. Стекло покрыто пылью. Всё кроме глаз. Минуты две назад, та женщина подошла к нему, всматриваясь в знакомые черты и стёрла пальцем пыль с того места, где находились игривые глаза девчушки. Пусть смотрит — думает женщина и усаживается в просиженное старое кресло. В её рту кусочек ткани и она посасывает его медленно, ощущая на языке вкус материи. Она сидит и смотрит на пальто, чёрное длинное, что повесила на вешалку много лет назад и ни разу с тех пор не надела. Там, под полами того пальто, лежит собачка. Не верещит истошно, как несколько дней назад, а просто поскуливает измученная, обессилившая.
Я ненавижу эту сучку, — думает женщина, посасывающая ночнушку, — эта несносная тварь изгадила весь дом. Смотрит на портрет девочки и думает, что этого бы не случилось, будь здесь она. Но её нет. Уже давно. С тех самых пор, что весит здесь это никому ненужное пальто. А значит, пусть подыхает. Сама нарвалась. Я лишь поставила капкан. Хотела проучить, научить эту мелкую сучку тому, где нужно гадить, и как нужно относиться к человеку, который тебя кормит и любит.
Вновь смотрит на портрет девочки. Её детский безобидный взор укоряет её поведение. Ранит старушку прямо в сердце, словно бы спрашивая, что ты делаешь мама?
— Я хочу, чтобы она слушалась меня. Хочу, чтобы любила, но она не любит! Слышишь меня? Не любит!
Но старушка плачет теперь. Ведь, если не станет Шушу, ей придётся остаться совсем одной, а этого она вынести никак не сможет. К тому же она помнит ещё, каким милым и безобидным щеночком была Шушу, когда старушка нашла её, прибившуюся к входной двери.
— Тогда была зима и ветры. И она вся так продрогла. Я не могла её не взять. То Бог привёл её к моей калитке. В помощь одинокой бедной женщине.