Она падает на колени и ползёт теперь туда, откуда издаются жалобные стоны животного.
— Я уберегу тебя от бед, — говорит она, просовывая руки под пальто. — Я спасу тебя. Мы всегда были вместе. Только ты и я. Моя Шушу.
Собачка вздрагивает от непривычно нежных прикосновений хозяйки. На долю секунды, мне кажется, она вот-вот вонзит в её руки свои маленькие острые зубы, но нет. Та лишь скулит и как будто плачет.
Что-то происходит — думаю я, именно в тот момент, когда женщина, наконец, разжимает жёсткие челюсти капкана и освобождает истерзанную ногу Шушу. Теперь мы в той комнате не одни. Что-то невероятно сильное, неподвластное ни ей, ни мне завладевает нашим сознанием. Но старушка будто и не чувствует ничего, занятая целиком и полностью спасением собачки. Вижу что-то блестящее в темноте над головой старухи. Это что-то не сверкает, но светиться. Я не могу понять, что это, пока, наконец, не вижу, как вспыхивает жёлтым пламенем торшер. Та вездесущая сила она и не темнота вовсе. Она словно рябь на воде. А потом это нечто, хватается за пылающий торшер и тот валится на пол, продолжая гореть, поджигая всё вокруг.
Пусть горит, — думаю я. — Пусть всё сгорит дотла. А потом, возвращаюсь в реальность, где старушка, с отсыревшей на груди ночнушке, носиться по кухне с невероятной быстротой и проворностью. Она скинула хлеб и посуду на пол, и теперь давит его своими босыми, израненными осколками ногами. Смотрю на паутину кровавых следов. Они словно доска для игры в шахматы. Кровавая импровизация.
Вижу маленькую пушистую собачку, что бегает от неё быстрее пули, поджав от дикого страха уши и хвост. Она пытается найти защиту у стен или под столом, но старушку не остановить. Она жаждет сделать то, что хотела когда-то давно. Хочет растерзать свою маленькую Шушу — собачку, посланную ей самим Господом Богом. И вот, она зажата в углу за плитой. Больше некуда бежать. Выхода нет. Она такая маленькая, такая миниатюрная, и из последних сил вжимается в тот угол, не готовый скрыть её тело. Но хозяйка быстрее. Хозяйка безжалостней. И уже в следующее мгновение старушка впивается собачке в горло зубами. Шушу истошно рычит, пытается ухватить хозяйку своим белоснежным оскалом, борется за свою никчёмную жизнь, но всё что у неё получается, это только лишь в кровь расцарапать её безжалостные руки.
Бодрая довольная старушенция, с растрёпанными седыми волосами следует к шкафчикам буфета, оставляя за собой кровавые следы. А затем вытаскивает ножницы для разделки тушек и с готовностью мясника усаживается за обеденный стол. Её выцветшая ночнушка задралась, и я вижу её длинные жёлтые панталоны, которые минуту спустя покрываются брызгами крови бедного растерзанного животного.
— Не волнуйся, моя хорошая, — говорит старушка, и одним махом отсекает собачке голову. Затем так же мастерски вскрывает грудную клетку и брюшину. Минутой позже, испытывая несказанное удовлетворение, женщина звучно зачавкала думая, что они наконец-то соединились. — Теперь мы вместе навсегда. Ты и я.
Никто не заметит, — думает старушка в последние секунды своей жизни, запихивая ещё теплые кишки своей любимицы себе в глотку. Я сидела, наблюдая как, покончив с кишками, женщина принялась запихивать внутрь себя маленькие острые кости, с усилием пропихивая их вглубь гортани. Видела, как рвались её щёки от тех трескающихся костей и то, как выпучивались её глаза от хрипоты и удушья. Лицо её падает на стол, прямо в месиво из недоеденного животного, а я думаю — жаль, что ты так поступила со мной мама. Мне, правда, жаль.
***
Я закончила свой рассказ и надолго замолчала, глядя на собранную шахматную доску. Я больше не ощущала запаха травяного чая с настоем из ромашки смешанного с коньяком. Он давно остыл. Я чувствовала запах тёплой крови и собачьих экскрементов. Не видела подругу, сидящую напротив меня с побледневшим изумлённым лицом. Она явно не ожидала услышать такую историю и, потому, не отрываясь, смотрела на болтающийся перед ней колокольчик, что я сорвала с шеи Шушу перед уходом. Вместо этого, я стояла у колодца и видела палку-противовес на его закрытой крышке, которую я так и не осмеливалась открыть с тех самых пор.
— Шушу. С любовью от мамочки, — почти беззвучно прочла Маргарита надпись, поворачивая колокольчик. — Так это, правда, было? Я… как такое возможно?
— Я говорила тебе, что была неразумной и жестокой. И ещё, я кое-что умела.
— Это я уже поняла, но… ты заставила мать сожрать свою собачку? — Задала она вопрос, который и меня мучил долгие годы. А затем положила колокольчик на стол, аккуратно, так чтобы он не издал ни звука. Так, словно бы вещь эта, была самим проклятьем.