Нет. Нет. Голос несёт с собой зло. Повторяет про себя хромой. Зло, которое я так старательно пытался забыть и думал, что забыл. Зачем я пришёл сюда? Как прогнать из головы это гнусное пение?
Кто-то тянет его за рукав. В том прикосновении нет ненависти. Маленькая ручка словно бы с пониманием сжимает его мозолистую руку в своей. Опять он пытается вспомнить, что это за ребёнок. Роется в своей скудной памяти, словно в кладовке захламлённой самым бесполезным мусором. Видит спящего мальчика на руках своей жены. Точно знает, что эта девушка с бледным лицом и длинными бронзовыми волосами его жена. Несмотря на это, он чувствует неимоверную злость к этой тупой женщине. Сколько дней? Может лет?
На ней серая полупрозрачная ночная рубашка, спереди залитая чем-то тёмным. Её стошнило — думает он. Но она сидит на кровати, склонившись над ребёнком. И он понимает, что это кровь. Жена поднимает голову. Кровь не только на рубашке. Её рот и подбородок в слезах и крови.
— Какая-то тень, — бормочет она, захлёбываясь слезами, — нечто тёмное. Не знаю как сказать чтоб ты поверил мне. Она пожимает плечами и кивает словно бы в подтверждение своих слов. — Нечто тёмное. Оно обняло его, и потом я уже не могла видеть его. Где же ты был?! Когда оно приходило, где ты был? Наш малыш. Он будто растворился в темноте. Поглотил её, понимаешь? И пропал сам. Ты не думай, я включала свет. Я искала его!
Музыкант почти не слышит её слов. Понимает, что произошло что-то страшное. Она что-то сделала с ребёнком и теперь пытается оправдать себя. Что-то сделала с моим сыном! Эта мысль словно жёсткий хлыст по его истощённым нервам, выводит его из ступора.
— Не испачкай ребёнка кровью, тварь — слышит он свой крик, звучавший когда-то в маленькой тёмной комнатке на мансарде, там, где часто горели свечи из-за перебоев с электричеством. Молодой музыкант полон желания убить эту глупую женщину, но сдерживает свой порыв и лишь отталкивает её как можно дальше от ребёнка. Девушка с грохотом падает на пол, но как будто вовсе не удивлённая его поведением.
— Ты спятила! Какая на хрен тень?
— На руку посмотри. Посмотри на его ладонь — просит она и пытается дотянуться до ребёнка, чтобы показать ему. Но он не позволяет ей.
— Держись подальше от него, поняла? — шипит он — сходи лучше умойся.
Парень видит, что ей тяжело оставить сына, но девушка всё же поднимается. По пути хватает (детскую пелёнку?), вытирает ею подбородок и скрывается за дверью.
Но он видит его. Какой-то тёмный след на запястье сына, вроде как отпечаток какого-то небольшого животного. Кошки? Ребёнок спит. Его не потревожили, ни громкие крики родителей, ни прикосновения его холодных рук, но когда он прикасается к (синяку?) малыш начинает улыбаться, словно забывшись в приятном сне.
Это мой ребёнок — думает хромой. Как и ребёнка, её я тоже забыл. Прикосновения её шершавых от работы рук. Размытые очертания любимой женщины, словно бы искрящиеся в свете луны на той мансарде. Как я любил её. Любил ли? Да. Ведь она забрала у меня всё, что было дорого моей душе. Звуки. Их она забрала тоже.
Странно, но я не могу вспомнить тонкостей её лица — думает он. Как выглядела она, когда улыбалась и когда страдала? Чёрная маска.
Зато он помнит свой рояль. До мелочей. Каждую царапину на чёрной глянцевой поверхности. Два незаметных скола на крышке, о которых, вероятно, знал то только он. Помнит еле различимые тональности каждой из клавиш инструмента.
Там, в полумраке ночи и полном беззвучии одиночества, прикованный ремнями к железному саркофагу он рассматривал паутину трещин на пожелтевшем потолке. Его замутнённый лекарствами мозг творил тогда, а они думали, что он спал.
Думали, что обуздали дьявола сидящего во мне. Я выжидал. Я хоронил те звуки, что рождались в глубине меня, в тех трещинах. Вязал паутину из облупившейся краски с музыкой, чтобы заполучить свободу, не телом, так душой.
Знала ли она, теперь и тогда, чёрная маска моего прошлого, как я любил тот рояль? — пытался вспомнить он.
Чем жертвовал ради одной лишь возможности выйти на сцену? Не ощущать давления из зала, взглядов прикованных к каждому моему движению. Феерия или провал. Гордо сесть за инструмент, утонуть в самом себе, исполнив нечто необыкновенное, прекрасное. Почувствовать спиной, как выдыхает напряжённо зал, задолго после того как звуки прекратили своё существование. Признание. Да. Я любил музыку и она, похоже, любила меня. А потом я встретил её — эту бронзоволосую простушку. Зачем?! Пришла любовь. Пропали ноты. Я не стремился к ней, но она стремилась быть со мной. Когда я понял это, было уже слишком поздно. Я больше не мог сочинять.