То время было сном. И я спал. Блуждал по лесу, густо заросшему деревьями: самшит, сосна, дубы и можжевельник. Я видел все их. Трогал и пытался обойти. Но кроны тех деревьев не пропускали ни солнечных лучей, ни света ночи. Вновь и вновь ищу я выход, обхожу одно дерево за другим. Ищу просвет вдалеке, а может дорогу или просто узенькую тропинку, что выведет меня к бурлящей реке, из звуков и фантазий. Но обойдя самшит, я неизменно натыкался на ягель или рододендрон. И не было в тех поисках спасения. Древесные преграды оказались не по силам мне.
Пока я не встретил кошку.
Я даже не заметил, когда жена забеременела. Когда родила. Где я был тогда? Бродил по тем лесам? Я выступал тогда? Не помню. Вероятнее всего выступал. Исполнял до боли знакомые произведения великих мастеров.
Но ведь я спал тогда. Неужели никто этого не замечал? Послушные натренированные пальцы, как и прежде с лёгкостью и проворством скользили по клавишам, но вдохновение более не стояло у моего плеча. Не уносило ввысь безумия. Величия.
Я больше не мог сочинять.
Те годы давно ушли, но хромой знал, что рояль стоит всё там же. Притяжение — сила достаточно сильная и тот монстр, что жил в театре ею владел. Иначе он не взял бы с собою ребёнка. И молоко.
— Там кошка! — кричит малыш. Бежит по полуразрушенным ступенькам не спрашивая разрешения у старшего. Не обращает внимания, что спутник его не останавливает и не предостерегает об опасности, даже когда видит, как смело малыш пролезает под красной оградительной лентой.
— Ты хочешь, чтобы я продолжала петь? — вновь слышит он в голове её голос, но на этот раз музыкант уже не боится и отвечает ей.
— Да. Я очень хочу, чтобы ты снова спела для меня. Ещё один, последний раз. Спой. У меня для тебя кое-что есть, — говорит он, глядя на то, что осталось от театра. Театра, в стенах которого до сих пор живёт эта сука. Хромой точно знает, что она ещё там. Пока живёт рояль, жива и она.
Инструмент стоит там же, на сцене, но кто-то сдвинул его в сторону, прямо за ту полуразрушенную стену. Стоит под открытым небом. Музыкант не может видеть его, но инструмент зовёт его. Мужчина нагибается и поднимает с земли молоко. Пакет лопнул, и на земле осталась белая лужица, но ему было уже всё равно. Главное найти кошку. Убить. Раздавить. Но сначала…
Мальчик убежал и скрылся в развалинах. Ребёнок знает, где это мерзкое животное. Найдёт и сам принесёт его. Хромой уже слышит её отдалённый ласковый голос. Это хорошо. Значит, она почувствовала их присутствие.
Он идёт вперёд сосредоточенно, не обращая внимания на то, как хрустят под его ногами мелкие камешки. Осколки тех проклятых стен.
Та ночь была далеко не единственной, когда он оставался в театре наедине с самим собой и роялем. Ведь он блуждал в лесу. Но стала ночью — когда пришла кошка. Никогда ранее он не встречал её в здании театра, и откуда появилась, для него оставалось загадкой. Но для себя он решил, что она жила в подвале, среди пыльных никому не нужных инструментов отживших свой век. Ведь незадолго до её появления рабочие перекрывали полы в котельной. Там, в темноте подвала для кошки хватало и простора и еды.
На ней, тут и там, висели грязно-белые клоки шерсти, и всё равно она оставалась достаточно пушистой и красивой. Единственное ухо, и то поломанное. Второе она, вероятно, потеряла в схватке с подвальными крысами. Надо было видеть, с какой грацией двигалось это искалеченное существо, когда ворвалось в жизнь музыканта, запрыгнув на крышку рояля.
Да всё равно ему было по большому счёту, откуда вылезла та кошка и чем питалась все те месяцы, что он провёл в отчаянии за инструментом не в силах сотворить ни звука музыки.
Я лишь попросил, — сказал он в никуда, — а как так получилось, что она смогла дать мне то, о чём я просил, меня не волновало. Да. Об этом я подумал куда позже.
— Я больше не слышу её, — сказал он кошке. Раньше, стоило мне захотеть, я улетал на то облако, обитающее только в глубинах моего разума. Моё облако. А там, целый вихрь звуков. Настоящий ураган, не подчиняющийся погодным условиям, а только моей голове. Ураган из нот и созвучий. Я лишь запускал руку в тот вихрь и хватал то, что мне нравится. Цеплялся и уже не упускал ту нить, нанизывая её и закручивая себе на ладонь. И всё. Его больше нет.
Ему было всё равно, понимает ли его кошка. Он лишь знал, что ему плохо. Естественно никто ему не ответил. Тяжело вздохнув, он встал и принёс ей немного молока. Насытившись, кошка залезла к нему на колени, свернулась в клубочек и замурлыкала. Он не хотел прикасаться к её грязной шерсти. Шерсти полной блох и всевозможной заразы. Прикоснулся к её отсутствующему уху, словно бы ощупывая пустоту, и только потом запустил пальцы в её вонючую шерсть. Зачем?