И вдруг услышал. Сначала даже не понял, что именно, но точно не внутри себя. То были звуки не из облака. Под её мурлыканье, в воздухе, пропитанном обречёнными мыслями композитора, прозвучали две ноты нажатые одновременно. Тот звук был настоящей эпической фальшью для его тонкого восприятия и, при том настолько глубоко пропитан эмоциями, что становился совершенным, вдохновляющим. Необычный звук. Неприятный. Но если…
Он скинул кошку с колен одним сильным взмахом руки, и та полетела на доски, несколько раз перевернувшись в полёте. Ведь она мешала ему творить. Воспроизвёл тот звук на рояле и уже не мог остановится. Он видел поваленный самшит с торчащими из земли корнями и щепки тех дубов, что преграждали ему путь. Только одного не видел он на пике вдохновения. Как кошка, встав после падения на все четыре лапы и изогнув спину дугой, смотрела, но не на него, а на дымку чёрного тумана, что заструился из-под занавеса. Если бы мог он тогда покинуть свой полуразрушенный лес, он заметил бы, как сильно испугалась кошка той черноты.
А потом этот сладостный поток вдохновения прервался. Исчезла и кошка. И музыкант сидел за роялем в шоке от того, что не знает, что делать дальше.
Он не помнил точно, как к нему пришло осознание того, что всё дело в кошке, но убеждённый в этом, он заранее приготовил молоко и фарфоровое блюдце. И она пришла к нему. Ещё раз. Следующей ночью. И он налил ей молока. Он же не знал, что она придёт не одна!
Рояль действительно стоял за той стеной. Кто-то нашедший его ранее, поставил к нему и стул. Потрёпанный жизнью музыкант смахнул с крышки рояля мусор и провёл рукой по надписи STEINWAY&SONS, даже не заметив, как дрожат при этом пальцы.
Чего я хотел? Зачем пришёл сюда? — спросил он у рояля.
Вместо ответа в голове всплыло воспоминание. Какой-то мужчина в драных трико, расхаживает по палате. На этот раз руки и ноги музыканта свободны, но он всё равно не имеет возможности пошевелить ими. Лежит на кровати не в силах оторвать взгляда от незнакомца. От его сгорбленных плеч и взъерошенной седой головы.
— Зараза зрела много лет, заразила часть планет. Зорко зри за той заразой. Убивай заразу разом, заразу разом, заразу разом, — шепчет он.
Откуда это? Из какой-то фантастической книжки? Или фраза из кино, на котором он свихнулся?
Седой метался по проходу между вроде бы больничных коек, повторяя эти слова, бесконечное множество раз и, казалось, кроме обездвиженного паренька никого из присутствующих не смущал своим не адекватным поведением. Ходил, будто выбирая жертву. Временами останавливался у какой-нибудь койки, не переставая твердить одно и тоже как заворожённый, а потом продолжал движение, следуя одному ему понятному умыслу. Что терзало его седую голову?
Парень пытался решить этот нелепый ребус, подозревая, что разгадка может стоить ему жизни. Это чувствуется почти всегда. Когда воздух, словно скапливается вокруг тебя, застывая, предвещая о неминуемой беде. Музыкант тоже это чувствовал, и к моменту, когда седовласый остановился напротив его кровати, от него уже нещадно разило страхом.
— Зараза — прошептал он чуть громче, глядя прямо в глаза пареньку. И тот увидел три торчащих в беззубой пасти жёлтых зуба, прежде чем он склонился над ним.
Седой терзал ногу музыканта теми самыми тремя зубами свирепо. Как если бы те зубы принадлежали волкодаву неделю просидевшему на цепи, без еды и впервые за долгое время получившему кость. Потом отрывался, как будто выбившись из сил, с окровавленным ртом. Смотрел на пацана, безумно, словно бы решая, что делать дальше, а потом начинал бить по изгрызенной голени ногой вероятно в попытке сломать её. Где были санитары?
Был момент, когда он услышал, как хрустнула кость, а потом всё стало пропадать от яркой вспышки боли. Уверенности в том, кричал ли он, у музыканта не было. Но ему думалось, что нет. Тот седовласый мужик определённо был психом, сомнений у него не было. Но он принял его наказание как заслуженное. Может психам, даже виднее, кто виноват, а кто нет. Он был уверен тогда, что искусанная и переломанная нога меньшее из того, что он заслужил за содеянное.
— Этого не было, — прошептал он сам себе, хоть и ясно понимал, что всё-таки было.
Знал ли я, почему он называл меня заразой? — подумал он. Конечно, знал. Уже после того как раны на ноге затянулись и он наконец-то смог прогуливаться по коридору, он нашёл того психа, мирно сидящим под листьями размашистой пальмы. Седой ничего не говорил, но лихорадочно перекручивал пальцами обрывок белой нитки. Местами нить совсем уже посерела от грязи и истончилась готовая вот-вот порваться. Возможно, такой исход вызвал бы в его мозгу новый взрыв эмоций, поэтому музыкант решил поторопиться с вопросом. В действительности он не особо рассчитывал получить вразумительный ответ, но псих, осмотрел паренька с головы до ног и всё же ответил.