Скорее всего, они и познакомились в больнице. Там, где этот парнишка провёл большую часть своей жизни. Естественно, где ещё мог влюбиться пацан, доживающий последние месяцы своей жизни?
А девчушка всё прыгает на скакалке и улыбается, заливаясь смехом. Она что-то мне кричит, но я не в состоянии разобрать её слов. Возможно очень важных слов. Здесь все слова важны, но я не слышу их. А слышу лишь хруст её ломающихся от непрерывного скакания детских костей. По её нежным ногам теперь струиться кровь, но девочка не обращает на это внимания, потому что не обращает внимания и он. Малышка явно довольна тем, чем занимается. Всё улыбается и неотрывно смотрит на меня. Мне хочется подбежать к ней. Обнять её. Остановить. Но не для этого я здесь, и потому, я отворачиваюсь от неё.
Теперь мои ноги омывает вода. Я вижу бьющиеся о скалы волны. Они как раз там, где стоит мальчик. Это больше не дом — пещера, в которую раз за разом уносит, пытающегося выкарабкаться мальчика, бурная вода. Но я не слышу шума бьющихся о скалы волн, только всё нарастающий хруст, доносящийся, откуда-то из-за моей спины. Не смотрю, но представляю, до безумия красивую улыбку той девочки. Буквально вижу торчащие наружу кости из её маленьких ног и знаю, что вскоре и их накроет вода. Так хочет мальчик.
Просто безумие — думаю я, и тут же оказываюсь в каком-то дешёвом кафетерии. Грязные в разводах стёкла, крошки на столах, дешёвые скатерти. Букетики высохших на солнце ромашек в маленьких фарфоровых вазочках. Мальчик сидит рядом со мной, но глаза его закрыты его же ладошками. Он, словно прячется от чего-то, но я не понимаю от чего. А потом замечаю женщину. Точнее замечаю её тяжёлый взгляд, направленный на пацанёнка. Она сидит напротив нас, в миленькой такой розовой кофточке, волосы уложены в высокую несуразную причёску. Довольно приятная на вид женщина, если не учитывать револьвера, спрятанного под её ладонью. Её взгляд не осмыслен, блуждает, то за неопрятно одетой девушкой официанткой в красном, то за парочкой, сюсюкающейся в углу. Порой она рассматривает воздух, возможно частички пыли, безмятежно плавающие в лучах полуденного солнца. С виду кажется, что она всего лишь наблюдает за всем происходящем в кафе, принюхивается к запаху пережаренного на кухне лука, смешанного с запахом быстрорастворимого кофе и тушёной рыбы. На самом деле, не видит ничего. Мычит себе под нос какую-то мелодию, вроде колыбельной.
Какое-то время никто не замечает подозрительно опасного предмета укрытого её рукой, но ровно до тех пор, пока официантка не приближается к нашему столику. Я вижу, как она открывает рот, собираясь что-то спросить. Возможно, не подать ли нам чего-нибудь ещё, потому как, женщина с револьвером не притронулась к остывшей яичнице с зажаристыми, но на вид совсем не съедобными сосисками. Блюдо полито кетчупом, это женщина определённо сделала сама, приготовившись есть. Но что-то её остановило. Вилка лежит рядом на салфетке, ровно, зубцами повернутая вверх.
Пришла сюда, заказала еду и даже полила её кетчупом. А потом что? Что с ней случилось? И почему она принесла револьвер? Но прежде чем, я успеваю додумать, женщина вставляет оружие себе в рот и нажимает на курок. Её мозги разлетаются по серо-грязной скатерти столика, что стоит сзади неё. Я вижу стеклянный взгляд официантки, зачарованно разглядывающей кусочек кровавой плоти на своей форме. Она не кричит и не плачет. Даже не подпрыгнула от оглушительного звука выстрела. Но… не из-за неё я здесь. Я должна помочь мальчику, который исчез за секунду до выстрела.
Поворачиваю голову, и вижу его, стоящего на улице, прямо за мутным стеклом. Он безмолвно смотрит на запрокинутую назад голову женщины, с которой на пол, стекая по растрепавшимся волосам, струится кровь.
— Не смотри — говорю я ему, но он меня как будто не слышит. На нём легкий свитерок и шорты, а в руке, которой он прижимается к стеклу высохшие цветы ромашки, те самые, что только что стояли на столе перед женщиной прострелившей себе мозг. Я смотрю в его переполненные ужасом и отчаянием глаза и вдруг понимаю, для кого эти цветы. Это высохший погребальный букетик, но он не для его матери. Он для меня.
«Беги» — говорит мне мальчик одними губами, как раз тогда, когда я вижу в отдалении быстро приближающуюся кабину фуры, что мчит прямо на него. А может на меня? Страх, какого я не испытывала прежде, всего на секунду сковывает моё тело. Я позволяю ему это сделать. Поглощаю его целиком, а потом отпускаю. Он мне не нужен, ведь он не защитит мальчишку от беды.