Потом, когда мы приходили на свалку вновь, парни всегда удивлялись, куда девались истерзанные трупы. Для них это была всего лишь охота, азартная игра. Выследить, отреагировать молниеносно, потому что крысы невероятно проворные существа, и прибить грызуна первым же сокрушительным ударом. Так бывало почти всегда, но бывали случаи, когда они перебивали животному хребет или разбивали заднюю часть их тел, так что они пронзительно верещали, и изо всех сил перебирали передними лапами, таща за собой массу похожую на фарш из костей и крови. Приятели забавлялись тогда, наблюдали… Я делал это тоже. Но я был не такой как они. Мне было жаль их. И поэтому, когда пацаны спрашивали, куда же девались крысы, я отвечал без зазрения совести, что их утащили кошки или кто-нибудь ещё. Никто из них не сомневался во мне. С ними я был таким же. Я был зверем.
До сих пор могу показать тебе, то место, где я хоронил их… спустя столько лет. И вероятно показал бы, если бы… Уверен, тебе бы понравилось.
Старик улыбнулся. Его лицо буквально светилось в ту минуту.
— Одним словом, я не был к ней готов, когда застал.
Его тело мгновенно напряглось. Он замолчал, стиснув зубы уставился в потолок.
— Что случилось? — не на шутку испугался парень. — Вам плохо?
— Как тебя зовут? — хрипло спросил старик.
— М… Максим.
Надо же, как сильно меняется его настроение и как быстро. Нужно будет обязательно сказать об этом лечащему врачу завтра перед обходом. Может действие лекарств? — подумал парень.
— Что ж. Жаль, Максим, что тебе придётся выслушать эту историю, но… — он вдруг закашлялся, сильнее сжимая руками простыню, небрежно вытер с подбородка капельки крови и размазал их по кровати. С отвращением глянул на стакан воды с дохлой уже мухой и продолжил:
— Мне недолго осталось. Совсем недолго… и мне нужно кому-нибудь это рассказать перед смертью…
— Не думаю, что я подходящий для этого человек. Может кто-то из родных выслушает…
— Они все мертвы, — произнёс он так обыденно, словно повторял эти слова каждый день.
Медбрат молчал не в силах найти нужных слов. Старик ошибся, приняв его за опытного человека. Здесь он только месяц, и то, потому что не смог найти вовремя подходящей работы. Но в одном дед всё же был прав, ему довелось видеть смерть неоднократно. И да, возможно он к ней привык, уже привык.
В этом месте люди умирают ежедневно, в страданиях и муках. Но, спустя какое-то время начинаешь по другому относится к боли людей, потому что если позволять себе сострадать им, невозможно в полной мере объективно, не опираясь на эмоции помочь им в нужную минуту. Это, хоть и ужасный, но всё же совершенно необходимый при данной профессии инстинкт.
Многих из них не навещают родственники, потому что это неимоверно тяжело, видеть каждый день, как родной тебе человек корчиться от боли и просит о помощи. Некоторые кричат, что не хотят умирать, другие со слезами на глазах просят прервать их агонию. Есть и такие что предпочли бы умереть в грязи и холоде где-нибудь на улице, только потому, что не хотят обременять свою семью на длительные страдания. Они тоже попадают сюда. Болезнь берёт своё.
Этот старик, возможно, один из них. Согласно его карте, он не оставил о себе никаких данных, ни телефонов, ни адреса, ни имён своих близких. У него есть на это право. Может, у него и вправду никого нет. А может ему просто легче так думать. Они приезжают из других городов, даже стран, многие на тот момент уже еле передвигаются. Лишь бы замести следы о своём прошлом. Лишь бы их никто не нашёл. Это тоже не редкость.
— Столько лет прошло, а я до сих пор помню её, как бы ни пытался забыть. Воспоминания — это моё проклятье, за то, что не замечал… за то, что не слушал. Я уже стар, но они меня не отпускают, я не сопротивляюсь им. Ведь это всецело моя вина. А она всё просила, кричала, ты бы видел, как дико при этом искажалось её лицо, сколько страсти и ненависти таили её глаза, когда она умоляла отпустить её. Я не понимал, чего она просит. Некоторые люди просто не могут не быть. Для них это невыносимо тяжело. Знаю, ты меня не понимаешь. Так слушай.