В то, казалось бы, ничем не примечательное утро, случилась наша последняя с ним встреча. Но, ни он, ни я тогда ещё не знали об этом.
***
На том же месте. Как будто место, выбранное им, и впрямь для него чего-то значило — думал я, неспешно подходя к разросшемуся со времён моего омрачённого воспоминаниями детства дубу. Я помню это величественное дерево с тех времен, когда ещё не осознавал, что участие отца в жизни ребёнка, неотъемлемая часть взросления. И по сей день мне неизвестно где он пропадал, хоть я и не раз об этом спрашивал отца. Где он был пока моя мать, не обращающая на сына никакого внимания, приводила меня в тот парк и выгуливала по запутанным тропинкам, словно безродную собаку? Она бросала меня, чуть только завидев подруг, и сидела с ними на лавочке часами? Где был он, когда мать попросту забыла меня — мальчика увлекшегося книгой о монстрах таких нереальных и всё же живых? Мальчика задремавшего всего в нескольких метрах от того дуба, в унылой тени которого я укрывался сейчас почти тридцать лет спустя, прячась от тех детских страхов, что тревожили меня всю жизнь. Где же он был, чёрт побери, когда я проснулся в наползающей на парк ночи, окружённый призрачными тенями?! — Ты никому не нужен — шептали они мне и злорадно насмехались. Касались моей детской плоти длинными костлявыми пальцами, пока я нёсся со всей дури по направлению к дому заливаясь слезами. Те тени преследовали меня, большую часть моей сознательной жизни.
Кем я был в том прошлом? В прошлом, где родители даже не заметили ворвавшегося в их дом мальчишку, с опухшими зарёванными глазами и трепещущим от страха сердцем. Ни кем я не был. Они ругались тогда.
Теперь я сам выгуливал собаку, но, вероятно, как то иначе. Не так, как делала это моя мать. Пёс радостно скакал вокруг меня, то и дело, сбивая мой шаг, в надежде, что я кину ему палку. И я забросил её насколько смог далеко. Та жизнь осталась в прошлом. Я должен её забыть.
Как и прежде, я уселся на грубо сколоченную парковую скамью сохранившуюся со времён моих детских терзаний, в очередной раз отметив, как больно её деревянные рёбра врезаются в спину. Время идёт. Всё меняется. Только не эта скамья со множеством вырезанных на почерневшем дереве фраз:
Ф.К + Л.К. — прочитал я инициалы людей, что сидели когда-то на ней, а ныне сгинули в небытие. Они любили друг друга? Любят ли до сих пор? Признания в любви, почти утерянные под вырезанными поверх гнусными ругательствами, запечатлённые на года в бессмысленном мёртвом куске древесины.
Я сидел в ожидании отца в полу мрачном, наполненном воспоминаниями парке. Одинокая неприметная фигура, в тёплом свитере и джинсах — просто незваный гость, погружённый в тишину предрассветных часов. В руках я сжимал свёрнутый собачий поводок, чувствуя, как он пропитывается запахом моих вспотевших рук. А неподалёку в высокой траве у воды резвился мой пёс — Герберт, названный так в честь Герберта Уэллса, моей во всё сующей свой нос матерью. До рассвета оставалось двадцать минут.
Наконец, я увидел его приближающийся силуэт.
— 5.17, — прокричал я, разрывая плотность тишины. — Ты опоздал.
Отец медленно двигался по направлению ко мне, глядя лишь себе под ноги. Медленно и непоколебимо, словно жук — броненосец, прокладывая себе путь не по предназначенной для бега и прогулок брусчатой дорожке, а по лужайке, ухабистой, зелёной и мохнатой, сплошь покрытой капельками утренней росы. Шел, перекосившись всем телом на один бок, опираясь на трость, из-за болезни, подкосившей его здоровье после смерти матери. На свою низко опущенную, почти лысую голову, он нахлобучил широкополую шляпу на манер 80-х, и от того более походил на замечтавшегося, побитого жизнью художника, чем на мужчину строгих правил и убеждений, тем не менее потратившего свою жизнь на глупые суеверия. Ко всему прочему, на ноги он нацепил старые галоши, о существовании которых я не знал, но почему то чётко увидел их стоящими в глубине старого стенного шкафа, покрытыми слоем пыли и ожидающими своего часа. Похоже, такой час настал.
Неужели что-то и впрямь произойдёт сегодня? — подумал я, и тут же отмахнулся от этой бредовой мысли. — Чепуха. Ничего более.
— Нет. Это ты пришёл раньше. — Пробурчал запыхавшийся от долгой прогулки старик. Он снова закашлялся, а затем сплюнул в траву, отчего его шляпа покосилась на бок, в ту же сторону куда косилось и всё его искорёженное тело. Она явно была великовата ему. Я же отвёл от омерзения взгляд, во всех красках представив вид его старческой мокроты. А Герберт, тем временем, замер в кустах, пытаясь определить, помыслы подошедшего ко мне незнакомца. Отца он видел впервые.