— Вижу, ты настроен серьёзно. Где ты их достал? — Поинтересовался я, взглядом указывая на галоши.
— Пока я брёл сюда, вдруг осознал, к ужасу своему и сожалению, что мы вырастили тебя неблагодарным олухом. Произнесённые тобой по телефону слова, лишь подтверждают это. Нужно было чаще бить тебя. Заставить открыть твои наглые глаза на происходящее вокруг. Ведь ты всё видел сам! И всё равно не веришь мне. Теперь уже поздно. Ты закрылся в раковине, которую мне, в силу своего возраста не суждено пробить. Но я приоткрою её. Вот увидишь, малец. На это я ещё способен.
Где-то за рекой внезапно послышались дикие крики цесарки, словно птица пыталась докричаться до нас. Что это? — Вдруг задумался я. — Подтверждение его слов или опровержение? О чём ты думаешь?! — одёрнул я себя, заворожённый её отчаянными криками. Как птица вообще может что-то подтверждать или опровергать? Она всего лишь птица. Я никогда не верил ни суевериям, ни пророчествам и сейчас не время начинать. Его ежемесячные ритуалы с походами в парк — всего лишь причуды старика с повреждённым от горя разумом. Ничего более. И всё же, было в её безутешных криках что-то зловещее, как и в осколках стакана разлетевшегося на мелкие кусочки в темноте моей спальни.
— Будет дождь, — повторил он фразу, которой разбудил меня посреди ночи и, кряхтя, опустился на скамью, но опираться на спинку не стал. Впрочем, как и всегда.
Ему неприятна эта скамья — впервые за долгое время заметил я. — Может, какая-то из надписей, вырезанных на ней, вызывает в нём неприязнь? Если так, то почему же он раз за разом тащит меня на одно и то же место?
— Точно будет. — Продолжил старик, пытаясь отвлечь меня. Словно понял, что я нащупал нечто важное.
Небо затянуло облаками. Влажными и тугими. Я видел позади них зарождающийся свет и не верил, что те скудные лучи способны пробиться сквозь эту плотную синеву. Всего на секунду я допустил, что старик прав. Впервые прав. И что в скором времени прогрохочет гром, и тяжёлые крупные капли дождя забарабанят о поля его дряхлой шляпы. Что же, возможно и нет в том никакого пророчества. Дождь, не такая уж и редкость. Когда то он должен был случиться именно в это предрассветное время — размышлял я, но в глубине души всё же надеялся, что неумолимо восходящее солнце разгонит тучи и ослепит глаза старика светом как никогда прежде.
— Опять ты со своими пророчествами! — Не выдержал я. — Поверить не могу! Он заставил меня усомниться в своей правоте. Шляпа, галоши. Он был готов к дождю, который напророчил и вынудил меня поверить в него. — Я долго позволял тебе переносить боль утраты, любимого для нас обоих человека, — продолжил я уже спокойнее, — Но, может, пришло время положить этому конец? Сколько бы ты не повторял мне одно и то же… Отец я отказываюсь в это верить. Ничего сегодня не произойдёт. Так же, как и не происходило в прошлые разы. Признай, наконец, очевидное — ты здесь ни при чём. Почему? Ответь мне, почему мы встречаемся именно в этом парке? На этой прогнившей скамье? Что это место значит для тебя?
Старик, молча смотрел на плывущие словно танкеры облака, решая для себя чего-то. Затем запустил руку в карман брюк и извлёк оттуда пожелтевший от времени обрывок газеты. Бережно развернул скомканный лист и вынул оттуда чёрный, как смоль гладкий камешек, который ту же спрятал, зажав в костлявой руке, даже не потрудившись объяснить мне, что это. Камень этот я не видел прежде и не знал, что отец носит его с собой в кармане. Но судя по дате, которую я сумел разглядеть на измятом клочке бумаги, носил он его достаточно давно. 23 апреля 1963 года. Заметил я и потускневшее изображение то ли девушки, то ли девочки, но определённо мёртвой, полу вытащенной на берег из тёмной воды, окружённое стоящими вокруг неё людьми. И берег этот, показался мне, очень уж знакомым.
— Почему эта скамья? — Переспросил старик, и голос его мне совсем не понравился. — Уверен, ты успел разглядеть то, что изображено на обрывке. Ты всегда был любопытным. Всегда хотел больше, чем тебе давали. Всегда совал свой нос, куда не надо. Прямо, как твоя мать. Не важно. Уже не важно. Она — та девушка, что изображена на снимке, не была первой, но её бессмысленная смерть затронула мою душу. Повлияла на то, кем я был и кем я стал. После, я уже не был настолько настойчивым, я стал наблюдателем по большей части, но ты всё равно меня не поймёшь. Пусть. Я всё равно расскажу. — Он вынул из пачки помятую сигарету. Затянулся жадно, то ли оттягивая начало истории, которую собирался поведать, то ли просто наслаждаясь сигаретным дымом. — Она была красивой. Красивой и дерзкой. Старше меня на несколько лет. А я тогда был совсем ещё молод. Даже не встретил тогда ещё твою мать. Помню, как коснулся её предплечья, нежного и бархатистого и то, как она отреагировала на это прикосновение. Ты кто такой?! — Кричали её глаза. Я оттащил её в сторону. Не смотрел на неё. Иначе испугался бы. Не смог бы совладать со своими эмоциями. Я боялся её и боготворил. Потому и оттащил подальше от шумной компании. Оттащил потому что видел зелёную тину, запутавшуюся в её волосах и темную веревку, туго стянувшую её шею. Видел её тело распухшим и посиневшим. Рыбы изрядно подъели её плоть. Я не мог смотреть на её обглоданный нос и щёки. Пустые глазницы выклеванные чайками. Но и отвернуться не мог, потому что видел я не только это. Я сказал ей: Он будет в красном. Порванный карман и отлетевшая пуговица. Высокие сапоги и чуть заметная седина в волосах. Сказал, что на руке его полу выцветшая татуировка в виде парящего над горами орла. Чёрного орла. И что он хочет её и неустанно борется со своим всё увеличивающимся желанием.