— На себя бы посмотрел, — огрызнулся дед, и попытался запустить ещё дымящийся окурок в моего пса. Но, конечно, не сумел. — Мешки под глазами. Кожа желтушная. Может, тебе стоит проверить печень, или ещё что? Даже у меня она розовее. А руки? Мои руки никогда так не тряслись, как твои трясутся сейчас. Нервничаешь, похоже. Но даже твоя дрянная собака выглядит лучше, чем ты. Посмотри. Вся лоснится и прямо пышит здоровьем, а ведь ей помирать уже пора. Да и насрать мне, если честно, от чего умирать. От удушья или от инфаркта.
Единственное, в чём я благодарен судьбе, так это в том, что тебе не передался мой дар. Он, знаешь ли, ни всем подходит. И уж точно не таким слабонервным благодетелям как ты, которые все силы и время тратят на благотворительность и волонтёрство. Помощь в сиротских приютах. Тьфу! Твои жизненные стремления вызывают у меня не более, чем приступ тошноты. Если бы ты видел жизнь, как вижу её я, то непременно возомнил бы себя миссией. Не иначе, как пророком или посланником святой церкви. Этого бы я не вынес, пройдя через всё, то дерьмо, через которое я прошёл. Ведь ты у нас сама доброта. Ни в отца и не в мать. Подкидыш не иначе. Если бы ты видел… ты бы понял, что от нас не зависит ничего. Ничего. — Он надолго замолчал. Я не мог понять, смотрит ли он на волны, ползущие по воде, или на высокое дерево растущее у самой её кромки? — Тогда я тоже предупредил, — заговорил он, — сказал, что будет дождь. Но она не поверила мне. Знала, на что я способен и всё равно не поверила, как и ты не веришь мне сейчас. Да и к чёрту! Я докажу тебе, что виноват в её смерти. Докажу, что я и есть то зло, которое сгубило эту неблагодарную суку. — Я уже собирался возмутиться. Он не имел права так отзываться о моей матери, чтобы там между ними не происходило. Но он опередил меня. — Не важно, что я думаю о ней. Она была тебе матерью. Я знаю.
— Никакое ты не зло. Обычный человек, горюющий по своей жене. Но прошло уже два года, а ты всё никак не угомонишься. Она умерла ужасной смертью. Даже, несмотря на то, какой она была, я не пожелал бы ей такой участи. Никому бы не пожелал. В том числе и тебе. Но это случилось. И я простил её за все обиды, что она мне нанесла. И отпустил. Тебе следует поступить так же. Никто ни в чём не виноват.
— Не виноват?! — взорвался он. — Я знал, что она мне изменяет. Ты знал?
— Господи отец. О чём ты говоришь? — Изумился я. Нервно хохотнул на заявление отца испепеляющего меня глазами, хоть и вовсе не желал, чтобы этот смех выглядел как издёвка над его чувствами. — Так ведь ей же было 64. О какой измене ты говоришь? — Воскликнул я, и тут же представил мать, лежащую на кровати со скомканными грязными простынями в неглиже. Её рука и нога обвивает дряхлое тело неизвестного мне старика, брюхо которого настолько огромно, что напрочь скрывает его обмякшие гениталии. В его руке зажата сигара, а прямо на матрасе стоят два стакана с какой-то коричневой выпивкой. Коньяк? — Думаю я. — Нет. Всё же виски. От образа промелькнувшего у меня перед глазами, я содрогнулся. Даже не заметил, что ещё сильнее сжал собачий поводок.
— Изменяла! — Заверещал старик, при этом трость, поставленная на скамью, свалилась на брусчатку. Я не двинулся с места, хоть и понимал, что старик ждёт от меня помощи. Не дождавшись, он наклонился вперёд, задержав дыхание, и подцепил рукой трость. — Не физически вероятно, хотя я, и в этом не могу быть уверен. Она всегда поражала меня своей прыткостью. Всякое бывает. Но платонически, она точно изменяла мне. Я знал, что она ездит к тому толстому старому мудаку.
Толстому? — Изумился я. Именно так я его и представил, — Да нет. Это просто совпадение.
— Эта гадюка всю жизнь жалела, что выбрала меня, а не его. Я не мог поверить, когда увидел его случайно, сидящего в кафе за рюмкой чего-то крепкого с какой-то девахой. Дочкой, наверное. Но уж больно распущенный у неё был вид. На нём был строгий костюм, больше похожий на мешок. Сшитый на заказ, не иначе. Лично я не видел, чтобы пиджаки продавались такого размера. Галстук расслаблен, видимо, после какой-то важной встречи и, то и дело норовит угодить в тарелку с дымящимся куском мяса. Такой весь важный. Одним словом, похожий на разжиревшего медведя. Видит Бог, я думал, он сдох давно! Думал, что земля давно переварила его ядовитые кости. Но, насколько мне известно, этот боров и по сей день здравствует. Не многим, знаешь ли, удается дожить до такого преклонного возраста. Похоже, только мудакам. Ведь он старше меня на пять лет, а я даже… — даже онанировать уже не могу — закончил я мысль, не произнесённую отцом, но вслух, опять-таки, ничего не сказал. — Одним словом, когда он появился, что-то замкнулось во мне. Чёрная, жгучая ревность. Вот чёрт! Ведь я предупредил эту гадюку, что будет дождь и всё равно отпустил. Старый козёл! Знал… видел, что будет беда. Видел её горящее тело, замкнутое в машине, и лопающиеся от жара огня глаза. Видел дым от её горящих волос. Сползающую кожу. Знал, что будет беда. — Повторил он, совсем уж печально. — Кажется, и она это знала. Но… я всего лишь предупредил её о дожде, и она поехала к нему.