— Злость, непривычное для тебя состояние, да? Всё херня. Все твои надуманные эмоции херня, если ты так и не услышишь слов, которые я пытаюсь донести до тебя. Я видел, как она выходила из дома в тот день… Женщина, с которой я прожил бок о бок сорок лет. Сорок счастливых, как мне казалось лет, но она никогда не переставала быть занозой в заднице. Болезненно ноющей, гниющей занозой. Она терпела меня таким, потому что сама недалеко от меня ушла. У каждого из нас были свои слабости. Но такая жизнь устраивала нас обоих. Ты знал, что она постоянно говорила мне, что счастлива, хоть я её никогда и не спрашивал об этом? Некое подобие постоянно поддерживаемой иллюзии. Ежедневный незначительный ритуал, закрывающий глаза на правду. На правду о том, что семьёй мы не были никогда. О да, врать эта сука всегда умела мастерски.
Она даже не кинула на меня прощальный взгляд перед уходом, а ведь чувствовала гадина, как мне тревожно за неё. Напялила на себя то, своё любимое платье с огромными ляпистыми розами. Ну… ты знаешь… то, которое я терпеть не мог, и уже на пороге, схватив ключи от машины, равнодушно бросила на прощанье: Я скоро. — Думаю, она не собиралась возвращаться. Но я всё равно сказал этой нафуфыренной суке, что будет гроза. Всего секунду она колебалась, а потом захлопнула дверь так сильно, что даже забренчали ключи, висящие на стене. Видно решила, что я лгу. Пытаюсь остановить её, удержать в доме.
С тех пор я всё размышляю, намеренно ли я утаил от неё правду. Не рассказал ей того, что видел? Не предупредил? Хотел ли я, чтобы она не досталась никому, если уж не мне? Всё вспоминал, был ли у меня порыв догнать её на той тропинке перед домом? Вцепиться ей в руку сильно. Оставить на ней синяки, если придётся. Надавать ей пощечин, чтобы привести в чувство, а потом закричать, в её ошарашено выпученные глаза: Ты же сдохнешь там, дура! Если ты сядешь в эту машину и направишься к нему, ты сгоришь! Объяснить, что последней её мыслью, перед тем, как она запечётся, словно фаршированная утка, поданная на праздничный стол, будет сожаление о том, что она не послушала меня. Бесконечные, наполненные нестерпимой болью проклятья, посланные в мой адрес. Но я не помню.
Знаю только, что отчётливо понимал, что вижу её в последний раз. Вижу, в том самом платье, так ненавистном мне, с дурацкими розами от которых её и без того не маленький зад, казался внушительнее ещё размера на два, не меньше. Огромная покрытая розами задница — вот, что я запомнил о ней. И я позволил ей уйти. — Старик раскрыл свою жилистую поражённую артритом ладонь, посмотрел на перекатывающийся по сухой мозолистой коже камень. — Этот камень, он с берега этой реки. Но, если ты отправишься искать подобный, то не найдёшь. Я видел, как он выпал из подола платья, той подвергшейся насилию девушки, когда её тело грузили в машину. Никто этого не заметил, но заметил я. Я подобрал его, когда все, наконец, разъехались. Долго сидел на том старом пне в лучах предзакатного солнца, наблюдая, как высыхает вода, оставленная её телом на камнях. Я сохранил его. — Старик задумался, причмокнул губами, словно попробовал воспоминание на вкус. — Не стану обманывать, руки мои тряслись в тот день, когда твоя мать покинула меня. Тряслись то ли от злости, то ли от страданий, когда я выходил на улицу. В горле пересохло, но я не стал допивать остывший кофе, который по прежнему держал в руке. Выкинул кружку прямо на её кусты. Туда, где она проводила большую часть своей жизни, подрезая их и разговаривая с ними. Кружка не разбилась. Скульптура ангелочка, которого она когда то сделала сама, увлёкшись лепкой из глины, да. Я смотрел на отколовшуюся пухлую ножку ангелочка. И на то, как медленно он повалился на землю, а потом поднял взгляд к набухающему чернотой небу, как раз в том направлении куда она, как я знал уехала. Непонятно почему, в голову мне пришла мысль о Боге, разделившим наши с ней миры на свет и темноту. Помню, как стоял, весь дрожа, окутанный этим призрачным сиянием и смотрел туда, где бушевала буря. Туда, где воздух прорезали молнии, и так грохотало, что даже стоя на пороге своего дома в нескольких километрах от неё, я ощущал исходящие из той поглотившей её тьмы вибрации. Ты знал, что она общалась по телефону, когда всё произошло?
— Конечно, знал. Много раз слышал, как ты упоминал об этом. Она звонила, звонила — повторял ты про себя. Неужели не помнишь?
— Но ведь ты звонка не принимал, и я тоже. Тебя это не озадачило?
— С чего бы? — переспросил я, но с грустью. Я понимал, на что он намекает. — Она могла звонить кому угодно в тот момент. Да хоть кому-то из своих подружек.