— Не говори так. Этого не может быть.
— Может. Ты ничего не знаешь обо мне. Так что просто слушай дальше. Она ерзает, не прекращая кричать, и пытается перебраться на задние сидения. Но она жирная. Сделать такое не так-то легко, но у неё получается, как раз тогда, когда огонь уже лизнул её за ляжки, опалив её платье с теми самыми розами. Теперь на её жопе огромная дыра. Огонь сожрал кусок ткани, оголив её целлюлитную старушечью задницу, но ей уже всё равно. Теперь она в полной мере осознала, что она взаперти. Лицо её искажается и начинает подёргиваться от нервного тика, но она и этого не замечает. Судорожно вспоминает, есть ли что-нибудь в бардачке. Что-нибудь, чем она смогла бы разбить стекло и клянёт себя за то, что не догадалась поискать раньше. Понимает, что кроме вороха бумаг, жевательной резинки и пустой бутылки из-под воды в бардачке ничего не лежит, а потом тупо пялится себе на ноги ярко представляя перед собой образ оставленных на обувной полке туфель на довольно высоком каблуке. Откровенно говоря, не думаю, что она смогла бы разбить теми каблуками стекло, если учесть, что пришлось бы разбивать заднее стекло. В боковые, она бы просто не пролезла. Но ты удивишься, именно на одно из боковых она и смотрела. Не на заднее. О нём она даже не подумала. Вероятно, не отдавала себе отчёт в том, насколько располнела за последние годы. В любом случае, на ногах её были сланцы, удобные и практичные.
Тот мудак продолжал висеть на телефоне. Он слышал, как она, кряхтя, перебралась на заднее сиденье. Её тяжелое надрывистое дыхание, когда ей наконец-то это удалось. А потом он начинает кричать: — Вылезай оттуда дура. Я не смогу тебе помочь, если ты не выберешься из машины. — Двери заблокированы. — Спокойным, ничего не выражающим голосом заявляет она, и я вижу отблеск разгорающегося пламени в её наполненных слезами глазах. — Он… предупреждал меня. Сказал… будет дождь. Я… Двери. Он знал — Договаривает она в момент, когда пламя охватывает её тело.
— Прекрати. — Попросил я умоляюще, не в силах слушать дальше его рассказ.
— Разве тебе не интересно узнать, что она даже не вспомнила о тебе в последние минуты своей жизни?
— Нет. — Герберт теперь сидел прямо передо мной, задумчиво оглядывая меня.
— Подожди, я ещё не рассказал, как она кричала, рвала обивку ногтями и…
— Остановись. Пожалуйста. Ты не можешь этого знать.
— Но я знаю. Я всё это видел! — Старик, всё же остановился. Посмотрел на небо. — Ладно. Как хочешь. Тогда послушай другое. О том, что свершиться всего через несколько минут. Похоже, я отвлёк тебя своей болтовнёй от самого важного обстоятельства нынешнего утра. Солнце уже взошло. Двенадцать минут, как взошло, но ты его не видишь, потому что грозовые тучи закрыли его от твоего взора.
Я обречённо уставился туда, где должно было появится солнце. Но его там не было.
— Слушай, как всё будет дальше. Сначала появится пробегающий мимо человек. Один единственный, хотя в раннее утро бегунов здесь обычно много, но сегодня необычный день и он здесь будет единственный из-за непогоды. Ты увидишь на нём шапку сильно натянутую на лоб, с изображенной на ней белой кошкой.
— Пумой. — Чуть слышно говорю я.
— Что? Хотя неважно, пусть хоть ягуар. Я вижу её приближающуюся к скамье, на которой мы сейчас сидим. На нём красные кроссовки и серый спортивный костюм с пятнами пота под мышками и на спине. Я уже слышу стук первых капель дождя по своей шляпе, в которой я ходил, когда ты был совсем ещё юнцом. Вижу сверкающие молнии вдалеке за рекой, пытающиеся прорезать горизонт, а потом будет всего одна. Она сотрясёт наш мир своей необыкновенной мощью и разрежет вон то дерево до основания, словно кусок сливочного масла раскалённым ножом. Ты увидишь обгоревшую тушку белки с высунутым безжизненным языком в паре метров на обожженной земле и дым, струящийся вверх от мертвого тела бегуна, потому что всего за секунду до удара молнией он подойдёт к тому дереву, облокотиться об него просто для того чтобы перевести дух. Это и будет последней в его жизни минутой. Всё это вскоре случится, хочешь ты этого или нет. Лично я нахожу это событие завершением своего жизненного цикла. Ведь это не иначе, как знак свыше. Я вновь на той же скамье и вновь гляжу на волны той же реки, которая исторгла когда-то давно из себя тело девушки. Теперь я готов уйти.