Он замолчал, а я, словно в страшном сне увидел приближающуюся к нам фигуру бегуна. Даже на приличном расстоянии, я смог разглядеть ту белую кошку, что описывал отец. Точнее пуму — логотип фирмы «Puma».
Кто же ты?! — Захотелось мне закричать в его морщинистое лицо. — Кто ты мать твою такой? — Но я так и не отважился сказать ему ни слова.
Этого не может быть. Всё это просто случайность. Никакого пророчества. Перед глазами внезапно возник образ матери с вопящим разинутым в мольбе ртом. Её тело, извивающееся от боли, и то самое платье, которое так ненавидел отец с колыхающимися горящими розами. Она отчаянно скребет руками стекло, колотит его, оставляя на нём кусочки своей обугленной кожи. Слышу запах горящей синтетики, пластмассы и её волос, а во дворе дома, в котором я вырос когда-то, с не запахнутым халатом, выставляя на всеобщее обозрение свои рваные трусы, седовласый старик — мой отец отплясывает танец, напоминающий чем-то буги-вуги. Корчится и кривляется грозе, поглощающей тело моей матери. А в глазах его горит безумие.
Она действительно не выпустила телефон из рук. До самого конца сжимала его, вероятно надеясь, что её избранник спасёт её в последнюю минуту. Но он так и не появился. Медикам пришлось сломать ей пальцы, чтобы извлечь расплавленный кусок пластмассы из её руки. Она оставалась с мужчиной, о существовании которого я не знал, до самого конца. До самого последнего своего вздоха. Не со мной — ребёнком, которого она породила, и не с отцом — с кем прожила вместе сорок лет. Прервал ли он связь, когда понял, что её уже не спасти? Или слушал её душераздирающие вопли, страдая вместе с ней до тех пор, пока не наступила тишина?
В той самой тишине, под треск жадно разгорающегося пламени, я и услышал стук первых капель дождя падающих с разгневанных кем-то небес. Этот незначительный звук, словно резкая пощёчина чьей-то тяжёлой руки разбудил меня. Вырвал моё сознание из кошмара, в который я был погружён откровениями отца. Отца ли? Теперь мне казалось, я никогда прежде не знал старца, благоговейно запрокинувшего голову к небу. Сам не знаю почему, но я вдруг решил, что с меня хватит. Было ли всё то, что он поведал мне правдой или каждое произнесённое им слово ложь, пропитанная ядом, теперь не имело для меня никакого значения. В его раскрытой намокшей от дождя ладони я увидел камень, такой же чёрный, как и душа этого бедного старика. Я схватил его, повинуясь велению сердца, которое желало избавиться от боли утрат, и попытался закинуть тот камень как можно дальше, обратно в речку, буйную, сплошь покрытую барашками всё возрастающих волн. До воды он не долетел. Упал в кусты прямо рядом с деревом, по которому ещё несколько минут назад бегала белка с пушистым хвостом. В те самые кусты, где когда-то была изнасилована молодая девушка, сумевшая оставить рану в воспоминаниях моего отца.
— Эй, ты чего?! — возмутился мужчина, облокотившийся о ствол векового кедра, чтобы перевести дух. — Ты же не в меня я кидал? Верно?
— Я не… — вот тут я и увидел Герберта несущегося во весь опор к реке за брошенным мною предметом. Словно откуда-то из глубокой ямы я расслышал слова бегуна, кинувшего мне напоследок сердито: Вот придурок. А секундой позже он побежал от нас прочь.
— Назад! — крикнул я псу, понимая, что сейчас произойдёт, но опоздал.
Земля содрогнулась под моими ногами, как мне показалось ещё до того, как старое дерево пронзил столб обжигающего света. Я упал на землю, а открыв через некоторое время глаза, увидел набалдашник отцовской трости в виде головы рычащего льва. В ушах звенело, словно тысячи церковных колоколов в унисон ударили одной оглушающей нотой. Каждая клетка моего тела дрожала и вибрировала, но я всё же постарался подняться на ноги. Я вдруг вспомнил Герберта совсем ещё маленьким, чёрным пушистым комочком которому доставляло несказанное удовольствие терзать мои носки.
— Говорил же, будет дождь. — Всё из той же ямы услышал я, а потом увидел лицо своего свихнувшегося отца, обезумевшего и улыбающегося. Его шляпу сорвало ветром. Теперь я видел его длинные редкие седые волосы, намокшие и прилипшие к почти лысой черепушке. Но его глаза смотрели, казалось, как будто в никуда. На какое-то время он ослеп от столь яркого света и не видел что произошло, но сидел неподвижно подавшись всем телом вперёд. В те недолгие секунды, что я смотрел на него, он выглядел как человек, достигший высшей точки своего безумия. Безудержного, непостижимого.