Врач приезжает на машине вместе с тетей Эгги, и маму срочно увозят в больницу – у нее воспаление легких. Нам всем хотелось бы прокатиться на машине, но тетя Эгги говорит: еще чего, а ну, марш со мной, пока вашу мать не выпишут.
Не беспокойтесь, говорю я, мне уже одиннадцать, и я легко присмотрю за братьями. Придется школу пропустить, но я только рад, а все бы ходили у меня в чистоте и сытости. Но бабушка вопит: ишь чего удумал! А тетя Эгги отвешивает мне звонкую затрещину. Гард Денни говорит, что я еще слишком юн для роли преступника и отца, но на будущее в этом смысле у меня есть все задатки.
Одевайтесь, говорит тетя Эгги, у меня поживете, пока вашу мать не выпишут. Боже Всевышний, срамота, а не ребенок.
Тетя Эгги находит какую-то тряпку и пеленает в нее Альфи, чтобы он не загадил всю коляску. Потом оглядывает нас и спрашивает, чего мы стоим, разинув рот - нам одеваться было велено. Я говорю: не волнуйтесь, мы одеты уже, вся одежда на нас, - а сам боюсь, что она вот-вот заорет или стукнет меня. Она, уставившись на меня, качает головой. Потом протягивает мне бутылочку: вот, налей ребенку воды с сахаром. Коляску с Альфи, говорит она, сам по улице повезешь – тут колесо кривое, вихляет туда-сюда, и вообще, это позорище форменное - даже пса шелудивого в нее не посадишь. Она забирает три старых пальто, которые лежат на кровати, и кидает поверх коляски, так что от Альфи остается виден один только нос.
Бабушка провожает нас до квартиры тети Эгги на Уиндмилл Стрит и всю дорогу от Роден Лейн рявкает на меня. Нельзя что ли везти коляску как следует? Боже, ты ребенка убъешь. А ну, хорош вихлять из стороны в сторону, или получишь у меня на орехи. Домой к тете Эгги она не заходит. Она уже видеть нас не может. Весь выводок Маккортов у нее в печенках сидит, еще с тех пор, как ей пришлось оплатить шесть билетов на пароход из Америки; а потом еще вынь денег да положь на похороны, да еще корми всякий раз, как отец пропьет пособие или зарплату, изволь, выручай Энджелу – эта еле концы с концами сводит, а то трепло с Севера куролесит в кабаках по всей Англии. Ох, она сыта по горло, сыта по горло, - и бабушка, накинув черную шаль на седую голову, разворачивается и, прихрамывая в высоких черных ботинках, уходит по Хенри Стрит.
Когда тебе одиннадцать лет, а братьям - одному десять, другому пять, а третьему год, - ты не знаешь, как вести себя в чужом доме, даже если это дом маминой сестры. Тебе велено оставить коляску в гостиной, взять малыша и идти в кухню, но ты не дома и не знаешь, что делать на кухне – вдруг на тебя заорут или треснут по голове. Тетя Эгги снимает пальто и уносит его в спально, а ты стоишь с ребенком на руках и ждешь, что тебе велят. Сделаешь шаг вперед или шаг в сторону – а она как выйдет, как спросит: куда собрался? А тебе и сказать-то нечего - ты сам не знаешь. С братьями словом перемолвишься - она как спросит: это с кем ты там болтаешь? Нам приходится стоять смирно и вести себя тихо, а это непросто, когда из спальни доносится такой звук, по которому мы понимаем, что она сидит на горшке и писает. Я стараюсь не смотреть на Мэлаки - иначе я улыбнусь, и он улыбнется, и Майкл, и тут все мы как прыснем со смеху, и если мы заведемся, так целыми днями и будем смеяться, представляя большой белый зад тети Эгги на маленьком судне в цветочек. Я держу себя в руках, не смеюсь. Мэлаки и Майкл не смеются, и мы все явно собой гордимся – какие мы молодцы, что не смеемся и не злим тетю Эгги, - но Альфи у меня на руках улыбается и произносит: гу-гу, - и мы не выдерживаем, все трое прыскаем со смеху, и Альфи, грязная мордашка, улыбается во весь рот и снова говорит «гу-гу», и мы заходимся от смеха, и тетя Эгги, поправляя платье, вылетает из своей комнаты и дает мне такую затрещину, что я лечу с малышом к стене. Она лупит Мэлаки и пытается ударить Майкла, но он бежит за круглый стол, и ей до него не дотянуться. Пойди-ка сюда, говорит она, похихикаешь у меня, но Майкл бегает вокруг стола, а она слишком толстая и не может его поймать. Я до тебя еще доберусь, говорит она, и задницу тебе надеру. А ты, жук навозный, говорит она мне, положи ребенка на пол у каминной решетки. Тетя Эгги снимает с коляски старые пальто, стелит их на полу, и Альфи лежит на них, пьет подслащенную воду, лопочет и улыбается. Раздевайтесь, велит нам тетя Эгги, марш на задний двор и мойтесь под краном с головы до пят. В дом возвращаться не сметь, пока не отмоетесь дочиста. Мне хочется возразить, что на дворе мороз, середина февраля, а вдруг мы заболеем и умрем? Но я понимаю, что если открою рот, то могу умереть прямо здесь, на кухонном полу.