Папа говорит, что в туалете полно болезнетворной заразы, что на кухне зимой потоп, и мы вынуждены перебираться наверх, чтобы не отсыреть окончательно. Он говорит, что во всем виновата река Шеннон, это река-убийца, и от сырости мы все умрем один за другим.
А мы в Италии живем, говорит Мэлаки, и дяди улыбаются.
Мама спрашивает, не найдется ли для меня и Мэлаки хоть каких-нибудь ботинок, и ей отвечают: вам надо лично придти в «Озанам Хаус» и подать прошение. Она говорит, что после родов чувствует себя неважно и у нее не хватит сил, чтобы выстоять очередь, но ей говорят: правила для всех одинаковые – и для вас, и для женщины из Айриштауна, которая родила тройню. Что же, спасибо, мы доложим о вас Обществу.
Они идут к лестнице, и Мэлаки хочет показать им седьмую ступеньку, где ангел оставил Майкла, но папа говорит ему: в другой раз, в другой раз. Мэлаки плачет, и дядя вынимает из кармана конфету и вручает ему, и мне жаль, что я не нахожу повода расплакаться, а то и меня угостили бы.
Мне велят спуститься вниз и показать дядям, куда ступать, чтобы не промочить ноги. Они качают головами и повторяют: Боже Всемогущий, Матерь Божья, какой кошмар. У них там не Италия наверху, а Калькутта.
Папа говорит маме, что здесь в Италии нельзя так попрошайничать.
Что значит «попрошайничать»?
А кто ботинки выпрашивал? У тебя разве гордости нет?
А вам как угодно, ваше сиятельство? Пусть ходят босые?
Лучше я старые ботинки починю.
Они вот-вот развалятся.
А я починю, говорит папа.
Ничего ты не починишь, говорит мама, у тебя руки не из того места растут.
На следующий день отец приносит домой старую велосипедную шину. Он отправляет меня к соседу мистеру Хэннону и просит одолжить обувную колодку и молоток. Маминым острым ножом папа распиливает шину и нарезает на кусочки, которые прилаживает к каблукам и подошвам ботинок. Мама говорит ему, что он совсем нашу обувь испортит, но он что есть силы долбит по гвоздям молотком, прибивая резину к ботинкам. Боже Всевышний, говорит мама, если бы ты их оставил в покое, они сгодились бы ребятам по крайней мере до Пасхи, а там что-нибудь перепало бы от Винсента де Поля. Но папа не унимается и подбивает подошвы квадратными кусочками шины, которые торчат с боков и оттопыриваются сзади и спереди. Папа велит нам надеть ботинки. Красота, говорит он, теперь у вас ноги будут в тепле. Но нам теперь не хочется их носить, потому что кусочки резины бугристые и мы спотыкаемся, прохаживаясь по Италии. Папа снова отправляет меня к мистеру Хэннону вернуть колодку и молоток, и миссис Хэннон ахает: Боже Всевышний, что стряслось с твоими ботинками? Она смеется, мистер Хэннон качает головой, и мне стыдно. На следующий день мне не хочется идти в школу, и я претворяюсь больным, но папа нас поднимает с постели, дает на завтрак жареный хлеб и чай и говорит: скажите спасибо, что у вас есть хоть какие-то ботинки – некоторые ребята в вашей школе ходят босиком даже в промозглые дни. Мы идем в школу, а ребята из нашей школы смеются над нами, потому что кусочки резины толстые и росту нам прибавляют на несколько дюймов. Нам кричат: эй вы там, наверху! Как погода? Босоногих мальчиков у нас в классе человек шесть или семь, они молчат, и я размышляю, что лучше: ходить босиком или в ботинках на резиновых шинах, в которых ты все время спотыкаешься. Если ходить вообще без ботинок, все босые ребята будут на твоей стороне. А в подбитых резиной ботинках вы с братом совсем одни, и стоять за себя придется самим. Я сажусь на скамейку под навесом на школьном дворе, снимаю ботинки и носки и возвращаюсь в класс - но тут преподаватель спрашивает, куда делись мои ботинки. Он знает, что я не из числа босых мальчиков, и велит мне вернуться во двор, принести ботинки и надеть их. Здесь кто-то хихикает, - обращается он к классу. Кто-то потешается над чужой бедой. Может, кто-то считает себя совершенством? И кто же? Поднимите руки.