Рук нет.
А кто у нас из богатой семьи и может запросто уйму денег потратить на ботинки? Поднимите руки.
Рук нет.
Он говорит: среди нас есть такие, кто вынужден чинить обувь чем придется. А кто-то и вовсе ходит босиком. Это не их вина и не повод для смеха. У Господа Нашего ботинок не было. Он умер босым. Разве Он на кресте в ботинках красуется? Вы ботинки там видите, а, мальчики?
Нет, сэр.
Итак, вы не видите, что Господь на кресте…
В ботинках красуется, сэр.
И теперь, если я еще хоть раз услышу чей-то смех и узнаю, что кто-то дразнит Маккорта или его брата, то в ход будет пущена палка. Что, мальчики, будет пущено в ход?
Палка, сэр.
Это, мальчики, больно. Палочка из ясеня вжик по воздуху и шмяк по мягкому месту того, кто смеется, того, кто дразнится. Кого она шмякнет, мальчики?
Того, кто смеется, сэр.
И?
Того, кто дразнится, сэр.
Ребята нас больше не трогают, и мы несколько недель ходим в ботинках с резиновыми шинами, а на Пасху от Винсента де Поля нам выдают новую обувь.
* * *Если ночью мне надо встать, чтобы пописать в ведерко, я подхожу к лестнице и смотрю, нет ли там внизу ангела на седьмой ступеньке. Иногда я точно вижу свет, и если все спят, я сажусь на ступеньку – вдруг ангел принесет еще одного малыша, или просто зайдет в гости. Я спрашиваю маму: а бывает так, что ангел просто приносит малыша, а потом забывает о нем? Конечно же нет, говорит она. Ангел о малыше никогда не забывает и возвращается, чтобы проверить, все ли у него хорошо.
Мне о стольком хотелось бы расспросить ангела, и я уверен, он бы мне все рассказал, будь он мальчик. Но и девочка-ангел наверняка мне ответила бы - не слыхал ни разу, чтоб не отвечали.
Я долго сижу на седьмой ступеньке, и я уверен, что ангел рядом со мной. Я рассказываю ему обо всем, о чем не расскажешь матери или отцу, потому что боишься, что получишь тумака или тебя отправят играть на улицу. Я ему рассказываю про школу, и про то, как я боюсь преподавателя и побоев, как он орет на нас на гэльском, а я все равно не понимаю, потому что я из Америки приехал, а остальные ребята уже год гэльский учат.
Я сижу на седьмой ступеньке, пока не замерзаю окончательно, или пока не встает папа и не отправляет меня в постель. Папа, казалось бы, должен знать, что я там делаю, ведь он сам рассказал мне, что ангел прилетает на седьмую ступеньку. Я признался ему как-то раз, что жду ангела, и он сказал: ну и ну, Фрэнки, да ты у нас фантазер.
Я снова ложусь в постель и слышу, как он шепчет маме: сидит на ступеньках, бедняга, общается с ангелом.
Он смеется и мама смеется, и я думаю: какие странные все-таки эти взрослые - смеются над ангелом, который им же самим принес малыша.
Перед Пасхой мы переезжаем обратно в Ирландию. Пасха лучше Рождества, потому на улице теплее, со стен не капает от сырости и внизу озер уже нет, и если встать пораньше, можно увидеть, как солнце на минутку заглядывает в окно кухни.
В хорошую погоду мужчины сидят на улице, курят сигареты, у кого они есть, созерцают мир и смотрят, как мы играем. Женщины стоят, скрестив руки, и болтают. Сидеть им некогда, потому что у них полно дел по хозяйству: надо дома убраться, заняться детьми, что-то приготовить, а стулья нужны мужчинам. Мужчины сидят, потому что устали каждое утро ходить на Биржу труда, получать пособие по безработице, обсуждать мировые проблемы и размышлять, на что бы употребить остаток дня. Кто-то заглядывает в букмекерскую контору, чтобы изучить программку и поставить пару шиллингов на какую-нибудь лошадку, которая точно придет первой. Некоторые часами сидят в Библиотеке Карнеги и читают английские или ирландские газеты. Безработный должен быть в курсе мировых событий, потому что его товарищи-безработные по этой части большие знатоки. Если кто заведет речь о Гитлере или Муссолини, или об ужасной участи миллионов китайцев, надо уметь поддержать разговор. Проведя весь день у букмекера или в библиотеке, безработный возвращается домой, и жена его не обидится, если он пару минут тихо-спокойно посидит на стуле за чашкой чая и покурит, размышляя неспешно о судьбах мира.
Пасха лучше Рождества, потому что папа ведет нас в церковь редемптористов, где священники облачены в белое, и все поют и радуются, потому что Господь Наш теперь в раю. Я спрашиваю папу: тот малыш, который был в яслях, теперь умер? И он говорит: нет, когда Он умер, Ему было тридцать три – смотри, вот Он, висит на кресте. И мне непонятно, как это Он так быстро вырос, и теперь висит распятый в венце из терниев, и отовсюду сочится кровь – из головы, из рук, ног и глубокой раны в груди.
Папа говорит, что я все пойму, когда вырасту. Он все время так говорит, и я хочу быть взрослым, как он, и тоже все понимать. Должно быть, здорово проснуться однажды утром и обнаружить, что ты все понимаешь. Мне хочется быть таким же, как все эти взрослые в церкви, которые стоят или на колени опускаются, молятся, и все понимают.