Алехо вошел внутрь с заднего крыльца, но его взгляд задержался на туманных очертаниях Снейкбайта на берегу.
– Мы говорим о том, что однажды хотим завести семью, а потом в церкви случайно подбрасывают маленькую девочку. Ты не думаешь, что это судьба?
– Я думаю, что это печально.
Если бы Алехо не был воспитан католиками, Брэндон мог бы заметить, что Бог, которого он знал, обычно не выступал в роли аиста для геев-изгоев из маленького городка. Но он должен был признать, что в глубине его души живет маленькая и испуганная мечта, которая осмеливалась хотеть этого: семью. Даже год назад это было абсолютно невозможно представить. Год назад он смирился с одинокой жизнью. Но теперь он почти мог представить это, когда закрывал глаза.
– Мы могли бы быть ее семьей, – сказал Алехо. – Разве не такой должна быть наша маленькая компания? Коллекция вещей, которые выбросили другие люди?
– Ты не можешь подобрать ребенка, как ты собираешь металлолом с обочины дороги. – Брэндон потер затылок. – Тебе так много нужно сделать. Документы. Деньги. Я не знаю, сможем ли мы это сделать.
– Я не прошу тебя делать это прямо сейчас, – сказал Алехо. – Я просто прошу ее увидеть.
Так они и сделали.
Первая баптистская церковь Снейкбайта была окрашена в холодный цвет позднего осеннего солнца, но в тот момент, когда они вошли в церковные ясли, холод растаял. Брэндон не был религиозен и никогда не любил приписывать вещи судьбе или божественному промыслу, но когда они подошли к кроватке девочки и он увидел ее впервые – широко распахнутые глаза, черные, как древесный дым, пальцы слишком маленькие, чтобы быть настоящими, одинокий пучок черных волос, торчащий на макушке, – все было решено.
У Алехо перехватило дыхание.
– Конечно, я бы никогда не стал заставлять тебя делать что-то настолько важное. И я знаю, что это большое событие, но…
Брэндон наклонился к кроватке и вложил большой палец в невероятно маленькую ручку девочки. Ее пальцы сомкнулись, и она посмотрела на него глазами, которые покорили его. Это разрушило его изнутри. Он покачал головой, но руку не убрал.
– Мы нужны ей.
А потом их семья из двух человек превратилась в семью из трех человек.
Брэндон был прав. Это было нелегко. Потребовались месяцы оформления документов, собеседований и непрерывной работы над хижиной, чтобы доказать, что у ребенка будет дом, в котором стоит жить. Поиски родителей девочки ни к чему не привели, оставив ее безымянной и одинокой. Она была загадкой – еще один камень на дне озера. Но на этот раз Брэндон был на берегу. На этот раз он мог спасти ситуацию.
К февралю они подписали документы в гостиной достроенной хижины. Они назвали свою дочь Логан.
И все было идеально.
Брэндон Вудли когда-то думал о себе как о человеке, состоящем из двух частей. Он был один, а потом нет. Он был Брэндоном до Алехо и Брэндоном после. Он был Брэндоном, который чувствовал тени под ногами, а затем он был Брэндоном, который чувствовал солнце. Но с Логан все было по-другому. Его жизнь состояла не из двух частей и даже не из трех – это была песня, и она все время к этому стремилась. Большую часть дня он сидел за пианино и смотрел, как солнечный свет играет на половицах. Он наблюдал за Алехо на диване, в кресле-качалке, на крыльце с Логан на руках. Он смотрел, как Логан становится выше, как она улыбается, как она прыгает между низко свисающими ветками можжевельника вдоль берега озера. Брэндон чувствовал солнце на своем лице, прохладные клавиши пианино под пальцами, и ему становилось легко дышать.
В его груди чувствовалась легкая дрожь, которая обещала, что это скоро закончится.
К тому времени, когда Логан отвезли в больницу, уже ничего нельзя было сделать. Врачи сказали, что иногда такое случалось. Дети заболевают. Это может случиться с кем угодно. Люди постоянно теряли своих дочерей – иногда на то не было причины.
Брэндон не плакал.
В нем не было слез – вообще ничего не было. Он был пустым без нее. Они были так близки к тому, чтобы начать новую жизнь, и он совершил ошибку, думая, что это может продлиться долго. Они пробивались сквозь заросли ненависти и уединения только для того, чтобы оказаться здесь. Бездетные и снова одинокие. Все было вырезано, соскоблено с его костей, он был оставлен голым и онемевшим. Когда-то в нем было тепло, которое звучало как струны пианино, смех Логан и вода на берегу озера, но теперь все было черным и искаженным.
Логан было пять лет.
И ей никогда не исполнится шесть.