Если посмотреть внимательнее, то можно обнаружить следующую закономерность, характерную
для любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея
перед собой цели. Ведь живому организму недостаточно причинности, чтобы преодолеть хаос будущего
и устранить бесплановость, жертвой которой мы стали бы. Всякое деяние осталось бы на стадии
безразборного ощупывания, экономия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и
личной потребности мы сравнялись бы с существом ранга амебы. Только неживое подчиняется
очевидной каузальности. Но жизнь — это долженствование.
Нет сомнений в том, что предположение о целевой установке в значительной мере соответствует
требованиям действительности. В отношении отдельного, вырванного из контекста феномена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привести очень легко. Достаточно с позиций
этой гипотезы посмотреть на попытки ходить, которые предпринимает маленький ребенок или
роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более
глубокий смысл. Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается в
каждом отдельном акте.
– 9 –
Таким образом, можно обнаружить, что все душевные движения получают свое направление
благодаря ранее поставленной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после кратковременного
периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным
целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими словами, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим драматургом персонаж, устремляется к своему У-акту.
Этот логически безупречный вывод индивидуальной психологии подводит нас к одному важному
тезису: любое душевное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено
и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого возникает осознанно или неосознанно, но
ее значение всегда неизвестно.
В какой мере эта точка зрения способствует нашему психологическому пониманию, проявляется
прежде всего тогда, когда нам становится понятной неоднозначность вырванных из контекста
душевных процессов. Представим себе человека с плохой памятью. Предположим, что он осознал это
обстоятельство, а проверка выявила низкую способность запоминания бессмысленных слогов. В
соответствии с прежней традицией психологии мы должны были бы сделать заключение: мужчина
страдает врожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать. Заметим, однако, что при подобном исследовании обычно делают вывод, который уже выражен в предположении, например, таком: если у кого-то плохая память (или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он
обладает низкой способностью запоминать.
Индивидуальная психология в данном случае использует совершенно иной подход. Как только
удается сделать определенный вывод об органических причинах, обязательно задают вопрос: на что
нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на основе знания об индивиде в целом , потому что понимание части проистекает только из понимания
целого. Мы обнаружили бы примерно следующее (что подходило бы ко многим случа-
– 10 –
ям): этот человек может доказать себе и другим, что он по каким-то мотивам, которые не называются
или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действенными, должен
остаться в стороне от какого-либо дела или решения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В
таком случае мы выявили бы, что слабость памяти является тенденциозной и служит орудием в борьбе
против подчинения, и при любой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится
именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины. Следовательно, эта
слабость имеет функцию, которая становится понятной только при рассмотрении системы всех
жизненных отношений данной личности. Остается еще вопрос, как формируются такие дефекты или
недуги. Один “аранжирует” их, намеренно подчеркивая свои общие физические недостатки, считая их