в ледяные кровавые лужи.
И не тают. И прокляты вы от земли,
и не даст вам ни блага, ни силы,
за растерзанных братьев – снега замели
безымянных страдальцев могилы.
Заснеженные лица
1
Спрячу лицо за подвижной стеной снегопада,
спрячу глаза и укромный непризнанный стыд.
Мне непонятны живые движения сада,
и непонятно снег падает или летит?
Я огражу себя рванной метельной стеною,
в это круженье никто из чужих не придет,
лишь силуэты дрожат в пелене предо мною,
видно, не зря мерзлым зеркалом кажется лед.
В стену войду, словно в зеркало втиснусь наощупь,
пальцы растают в зернистой структуре стекла,
только почуяв мою осторожную поступь,
тень отраженья на плечи и губы легла.
Движется сад сквозь волнение снега навстречу
теплым рукам, простирая култышки ветвей.
Снег превращается в свет, я украдкой замечу,
как проясняются лица забытых людей.
Колется свет и на мелкие части дробится,
к лучикам тонким губами неловко припал.
Падает с неба не снег, а родимые лица,
или лавина осколков замерзших зеркал.
2
А ветер небо вспашет на заре,
и полетят комки крылатых лиц,
и истукан на глиняной горе
пошевелившись, распугает птиц.
И я смотрю в заснеженную рань
на перекресток вымерзших дорог.
И вялая господня глухомань
течет и льется прямо из-под ног.
А я стою, как непутевый сын,
и валит снег со всех степных сторон,
и идол, что древнее мерзлых глин,
мне хитро улыбается сквозь сон.
А лица снежные по-прежнему летят,
и кружатся, и вьются налегке.
А самый талый – это старший брат,
он падает и тает на руке.
И я держу в застуженной горсти
лицо родное, словно тельце птах,
и тяжко брата на руках нести,
ведь тает, исчезает на глазах.
Пурга мне все дороги замела,
и в этот ранний и безмолвный час
я обжигаюсь разницей тепла,
и лишь вода на месте карих глаз.
3
Глухо волки завыли вдали,
и погнали безудержно кони.
Я девчушку держал на ладони
в двух локтях от летящей земли.
На ходу зачерпнул чистый снег
средь слепящей озлобленной вьюги,
подышал на застывшие руки –
оказалось, что в них человек.
Напрочь кони взбесились мои,
мчат по полю, на зная дороги,
сквозь ухабы, заносы, пороги,
прямо в логово волчьей семьи.
А девчушка не зря ожила
на одну непутевую вьюгу,
нам бы ближе прижаться друг к другу,
чтоб растратить избыток тепла.
Кони мчат напролом, напролет,
в снежной пене лихая дорога.
А снегурка, моя недотрога,
вдоль по линии жизни идет.
4
А ветер дул в открытое лицо
и разорвал сплошной мохнатый снег,
и скользкое замерзшее крыльцо
зашевелилось, словно человек.
А я стоял раздетый на снегу,
и дом светился в четырех шагах,
и шла сестра сквозь горечь и пургу,
и снег блестел в засыпанных глазах.
Но шла сестра сквозь ветер, сквозь меня,
и холод был настоян на любви,
и ледяная мерзлая родня
не растворялась в замершей крови,
Но шла сестра по снегу в теплый дом,
и спотыкалась на чужом крыльце.
И горбились под ветром мать с отцом,
дыханье ощущая на лице.
И мне хотелось подбежать к отцу
и матери – заснеженным, седым.
Но шла сестра по скользкому крыльцу
и становилась снегом неживым.
5
Мы идем тяжело, понемногу,
утопая в колючих снегах.
Я ищу в этой жизни дорогу
и дитя выношу на плечах.
А вокруг ни дымка, ни дома,
чтобы нас отогрел человек.
Только кажется – небо знакомо,
а на деле и звезды – снег.
Что ж теперь, тороватые други,
не зовете к себе погостить?
У ребенка замерзшие руки,
но снежинки и звезды в горсти.
Где же наше домашнее счастье?
Все дороги к нему занесло.
Свет казался разбитым на части,
но и с частью нам было светло.
Улыбаясь печально и строго
свету белому, нашей судьбе,
мне сказало дитя: «Все от Бога,
лишь дорога сама по себе».
6
Светится нежностью млечной дорога,
светятся души людей и глаза.
Можно почувствовать, можно потрогать,
только увидеть нельзя.
Светится мир в ожидании света,
блики хочу отодрать от лица.
Выбежит женщина полуодета,
плачет ребенок, держась за отца.
Блики кругом. Ну а где же родные,
близкие люди любви и добра?
Женщины выйдут и станут босые.