На Угловой, въ окопахъ и ея предгорьяхъ, замѣтно движеніе.
Вообще, послѣдніе дни противникъ на лѣвомъ флангѣ сталъ значительно предпріимчивѣе, и движеніе въ раіонѣ усилилось.
Капитанъ Романовскій.
11 час. утра.
Въ 5 часовъ дня непріятель обстрѣливалъ съ высоты у Волчыіхъ горъ лит. Д. Снаряды, давая перелетъ, ложились у саперныхъ казармъ.
Полковникъ Петруша.
6 час. вечера.
Въ 4 1 /2 часа вечера непріятель открылъ огонь по форту 5 Отвѣчаютъ форты № 5, Саперная батарея, Высокая гора.
Полковникъ Ирманъ.
6 час. 50 м. вечера.
Объѣздъ генералъ-лейтенантомъ Смирновымъ западнаго фронта.
Слѣдуя по Мандаринской дорогѣ, прибыли на Кладбищенское укрѣпленіе еще раннимъ утромъ.
Коменданта встрѣтили флигель-адъютантъ Семеновъ, подполковникъ Лебединскій, Крестинскій и многіе другіе.
Полковникъ Семеновъ по обыкновенію былъ энергиченъ и оживленъ, подробно докладывая коменданту о состояніи ввѣреннаго ему отдѣла.
Впереди ясно различались Водопроводный и Кумирнскій редуты.
Смирновъ въ шутливомъ тонѣ критиковалъ проводимую генераломъ Фокъ теорію о разжиженіи стрѣлковыхъ цѣпей въ траншеяхъ.
— Фокъ вѣчно твердитъ (въ томъ числѣ и по моему адресу): подлецъ тотъ, кто густо сажаетъ цѣпь, резервы нужно далеко держать.
Я съ нимъ вполнѣ былъ бы согласенъ, если бы количество можно было замѣнить качествомъ, т. е. хладнокровными, давно обстрѣленными и мѣткими стрѣлками. Если этого нѣтъ, то каждый изъ чувства самосохраненія и при извѣстной долѣ стадности — входя въ цѣпь рѣдкую, которую въ продолженіе долгихъ часовъ душатъ артиллерійскимъ огнемъ, не выдерживаетъ натиска, а если къ тому еще резервъ далеко — то всегда для противника обезпеченъ успѣхъ и прорывъ.
Всѣ, изъ опыта многихъ боевъ, вполнѣ соглашались съ говорившимъ.
— Нѣтъ, если бы я слушалъ Фока — мы бы сохранили много резервовъ, но пришлось бы скоро проститься съ Артуромъ.
Съ Кладбищенскаго укрѣпленія проѣхали на Зубчатую гору.
Во что превратилась фланкирующая ее Саперная батарея!
Всѣ бруствера разрушены, изъ четырехъ орудій одно лишь осталось.
Моряки быстро ихъ исправляютъ; бруствера возобновляются.
Герой командиръ ея, кандидатъ на военно-судебныя должности, исполняющій обязанности казеннаго защитника, капитанъ Вельяминовъ былъ раненъ. Теперь уже оправившійся, встрѣтилъ коменданта съ рапортомъ.
Прощаясь съ капитаномъ Вельяминовымъ, я просилъ разрѣшенія его навѣщать. Въ этомъ офицерѣ чувствовался человѣкъ съ большой душой.
Его стихотвореніе на смерть Макарова:
Видѣніе матроса.
Самъ я съ собой совладать не могу, —
Былъ бы хоть сонъ, а вѣдь то на яву…
Какъ-то я ночью на стражѣ стоялъ;
Было темно ужъ, по морю бѣжалъ
Лишь безпокойный прожектора лучъ,
Да иногда выходилъ изъ-за тучъ
Мѣсяцъ, и снова скрывался изъ глазъ.
Вдругъ — это было въ полуночный часъ —
Вижу, идетъ броненосецъ;— у насъ
Всѣ ужъ стояли тогда на мѣстахъ.
Самъ я не знаю — объялъ меня страхъ:
Мнѣ бы тревогу скорѣе поднять. —
Я-жъ неподвижнымъ остался стоять…
Что-то родное въ немъ видѣлось мнѣ.
Судно скользило по сонной волнѣ…
Ближе и ближе… И тутъ я узналъ:
То "Петропавловскъ" нашъ къ намъ подплывалъ.
Свѣтомъ какимъ-то особымъ облитъ,
Словно алмазами весь былъ покрытъ.
Шелъ онъ на рейдъ и, вотъ, сталъ, гдѣ стоялъ…
Только гляжу я: съ него адмиралъ
Дѣдушка сходитъ такой, какъ всегда;
По вѣтру вьется его борода;
Смотритъ такъ ясно, такъ смѣло впередъ;
Слѣдомъ за нимъ его штабъ весь идетъ.
Много народу у бухты стоитъ,
Что-то такое онъ имъ говоритъ;
Машетъ рукою — знать, катеръ зоветъ;
Вижу, и катеръ къ нему ужъ плыветъ.
Сѣлъ онъ, смѣется открытымъ лицомъ,
Словно какъ было предъ страшнымъ тѣмъ днемъ…
Днемъ, когда скрылся на вѣкъ подъ волной
Воинъ съ великою русской душой.
Сѣлъ онъ, и катеръ съ нимъ въ море плыветъ,
Дальше и дальше, впередъ, все впередъ!!..
Скоро туманъ поднялся надъ волной,
Небо смѣшалось съ сѣдой глубиной…
Скрылся и катеръ совсѣмъ ужъ изъ глазъ…
Я вдругъ очнулся, ночной то былъ часъ;
Холодъ какой-то по мнѣ пробѣжалъ;
Спать-же — я помню — тогда я не спалъ;
Было все то не во снѣ — на яву.
Съ этой поры совладать не могу
Съ думой, что камнемъ на сердцѣ лежитъ;
Дѣдушка все предо мною стоитъ.
Волны чернѣютъ, бушуютъ кругомъ,
Онъ же стоитъ съ просвѣтленнымъ лицомъ,
Смѣло куда-то стремяся впередъ…
Знать, и теперь онъ лишь нами живетъ,
Сердцемъ великимъ о насъ лишь скорбитъ,
Съ нами на морѣ повсюду стоитъ,
Слово какое-то хочетъ сказать,
Только не всякій-то можетъ понять
Мертваго тихую, тихую рѣчь!
Можетъ, въ могилу не можетъ онъ лечь,
Спать безпробуднымъ, таинственнымъ сномъ
Прежде, чѣмъ слово то всѣ мы поймемъ.
Все же какой-то мнѣ голосъ твердитъ —
Будетъ яснѣе, онъ намъ говорить!
И какъ наступитъ таинственный часъ —
Съ моря теперь не свожу я ужъ глазъ, —
Жду не дождуся, когда онъ придетъ.
Вотъ и теперь — часъ ночной настаетъ,
Пусть засыпаетъ, кто можетъ лишь спать,
Я же на стражѣ вновь буду стоять.
