Онъ твердитъ, что крѣпость не сдастся. Но онъ забываетъ, что все-таки главное лицо въ крѣпости не онъ, а генералъ Стессель. А что Стессель не допуститъ кровопролитія — это вѣрно. Мы имѣемъ на него нѣкоторое вліяніе. Онъ упрямъ, но онъ не фанатикъ въ родѣ Смирнова. Мы сумѣемъ въ нужную минуту склонить и Кондратенко…-
Имѣйте въ виду, что все это говорилось, когда еще ни одного снаряда не упало съ сухопутнаго фронта. И говорилось это не простымъ обывателемъ Артура, а человѣкомъ по своему положенію очень солиднымъ и носящимъ военный мундиръ.
Я попробовалъ возразить еще.
— Неужели вы думаете, что генералъ Кондратенко способенъ противостать Смирнову въ дѣлѣ упорной защиты крѣпости?
— Я этого не говорю. Я говорю, что стоитъ только генералу Кондратенко притти къ заключенію, что дальнѣйшая оборона безцѣльна, и онъ убѣдитъ Стесселя капитулировать. Не забудьте, что Разнатовскій, Фокъ, Савицкій и много другихъ противъ упорной защиты. Всѣ они прекрасно понимаютъ, что дѣло проиграно. Кто себѣ врагъ?!
Намъ нужно отбить штурмъ, одинъ только штурмъ, и потомъ съ честью капитулировать. Поймите вы, что Артуръ вовсе не крѣпость, а укрѣпленный лагерь.
Уже наши войска доказали свою доблесть…
— Ужъ не на Киньчжоу ли?
— Да, если хотите, то и на Киньчжоу. Фокъ берегъ людей. Онъ прекрасно зналъ, что рано или поздно Киньчжоу падетъ.
А Зеленыя горы? Помилуйте, два мѣсяца держались.
Теперь на прибавку еще одинъ отбитый штурмъ — и роль Артура сыграна.
Погибнуть можно, но съ умомъ, съ пользою для дѣла.
Почему не умереть, если это спасетъ кампанію? А кампанія, ясно теперь уже, проиграна.
За что я цѣню, а Россія еще оцѣнитъ генераловъ Стесселя, Фока и Рейса? За то, что они берегутъ ввѣренныхъ имъ людей.
Они отобьютъ одинъ штурмъ, а потомъ сумѣютъ съ честью выйти изъ положенія осажденнаго.
А Смирновъ? Смирновъ-это фанатикъ! Что для него люди? — пѣшки! Онъ, видите ли, комендантъ и поэтому никогда не сдастъ крѣпости. Мы для него пушечное мясо.
Счастье наше, что въ Петербургѣ спохватились и во-время его ограничили… –
Что мнѣ оставалось дѣлать? Съ покорностью выслушать всю эту белиберду, придя домой, занести въ свой дневникъ, а на слѣдующій день отправиться къ полковнику М. А. Тыртову и отвести у него душу. Такъ я и сдѣлалъ.
Прихожу 21-го іюля къ Михаилу Алексѣевичу и разсказываю о разглагольствованіяхъ X.
Полковникъ Тыртовъ внимательно меня выслушалъ и говоритъ:
— Тому, что въ крѣпости вообще говорятъ подобныя вещи, я не удивляюсь: у страха глаза велики, а разсудокъ малъ. Но я удивляюсь, какъ можетъ говорить подобныя рѣчи такое, по всей видимости, почтенное лицо, какъ X. Ему это положителыю непростительно. Онъ не долженъ забывать, что онъ офицеръ. И притомъ офицеръ съ виднымъ положеніемъ въ крѣпости. То, что онъ говоритъ, можетъ быть принято на вѣру младшими чинами и крайне губительно отозваться на настроеніи войсковыхъ массъ.
Его настолько разстраиваетъ всякая неожиданность, что онъ положительно теряетъ способность логическаго мышленія и подчасъ способенъ говорить абсурды.
Онъ вообще не умѣетъ себя вести въ окружающей его обстановкѣ.
Простившись съ полковникомъ Тыртовымъ, я зашелъ въ магазинъ экономическаго общества.
Въ магазинѣ толпа.
Солдаты-продавцы едва успѣваютъ отпускать товаръ.
Спрашиваю у завѣдующаго магазиномъ — что случилось? Почему такой наплывъ покупателей?
— Во-первыхъ, завтра праздникъ, а во-вторыхъ, всѣ дѣлаютъ себѣ запасы. Какъ только наши оставили Волчьи горы и противникъ продвинулся къ крѣпости, всѣ рѣшили, что пора запастись всѣмъ необходимымъ. Теперь уже не вѣрятъ въ скорую помощь съ сѣвера.
Въ толпѣ замѣтилъ знакомаго офицера. Поздоровались.
— А, господинъ корреспондентъ! Ну, какъ дѣла? Что подѣлываете? Слышали, чѣмъ кончился сочиненный романъ про m-me Тауцъ?
— Какъ же, слышалъ. Дѣло было такъ.
На одной изъ шаландъ, отправившихся въ Чифу, была супруга полицмейстера г-жа Тауцъ.
По городу послѣ возвращенія части шаландъ распространился слухъ, что шаланда, на которой уѣхала жена полицмейстера, очень еще молоденькая дамочка, попала въ руки японцевъ. Не возвращена же шаланда въ Артуръ по той простой причинѣ. что m-me Тауцъ очень понравилась японцамъ.
Толкамъ и пересудамъ, конечно, не было границъ. Дамскій элементъ Артура, какъ болѣе чуткій ко всему, что носило романическіи характеръ, далъ своей фантазіи волю, и исчезновеніе m-me Тауцъ облеклось въ романъ изъ японо-артурской войны.