Я безмятежно парился. Все плескал и плескал воду на раскаленные камни, увеличивая жар. Забирался под самый потолок и там вертелся, как воздушный шарик, уже не чувствуя в себе никаких костей, ничего твердого. О кукуськах и их национальном возрождении я не думал. Я думал о том, что мои приемные родители, эти славные старики, стали жертвами какого-то обмана или наваждения.
Вдруг снаружи раздался шум. В сердитые мужские голоса время от времени вклинивались причитания мамани Кати, доносившиеся издалека, из-за границы. Мое сердце сжалось от недобрых предчувствий. Топот множества ног пробежал по предбаннику, дверь отворилась, и внутрь заглянул незнакомый мне парень, щурившийся от пара.
- Ну-ка выходи, ням-ням! - крикнул он мне.
Я оторопел от такого обращения. Первым моим порывом было зачерпнуть ковшиком кипятку в котле и плеснуть наглому, развращенному превратно истолкованной свободой и безнаказанностью кукуське в его бандитскую рожу. Но это вышло бы как-то нецивилизованно, и я предпочел вступить в диалог. Для начала я, однако, ступил в предбанник. Туда набилось человек пять обыкновенного для деревни мужицкого вида. Я не видел в них ничего такого, что давало бы им право называть себя кукуськами, то есть самоопределяться в некую особую и, может быть, никому не известную расу. Пока я одевался, они ядовито и насмешливо кричали, распространяя крепкий запах сивухи:
- Попался, ням-ням?
- Попариться захотел? Уж мы-то тебя попарим!
- Устроим тебе настоящую баньку по-черному!
Так я и одевался под градом этих дурацких угроз. Меня мучило, что я не знаю, как к ним обратиться. Кто они мне? Товарищи? Господа? Хорошо бы знать, какое обращение принято у этого народа... Затем я, изо всех сил стараясь не уронить достоинство, произнес:
- Народ! Послушай, а не хватит ли валять дурака?
- Заговорил! - весело откликнулся парень, который велел мне выходить в предбанник. - А чего с ним возиться? Закопаем здесь! Вон, сварим в кипятке...
Я скрестил руки на груди, приосанился и холодно вымолвил:
- Объясните толком, кто вы такие и что вам нужно.
Можно было подумать, что я позволил себе неслыханную дерзость. В первое мгновение они просто оцепенели. Вытаращили на меня глаза. А потом набросились всей кучей, связали мне за спиной руки и вывели наружу.
К счастью, инициатива парня не встретила одобрения, поскольку они что-то там мыслили вслух о законности, об уважении их народа к правам представителей других наций, о цивилизованном отношении к пленным.
В печальных лучах заходящего солнца я увидел моих стариков, они стояли по ту сторону границы, значение которой и я понемногу начинал понимать. Маманя Катя, подавшись вперед, прижимала к груди руки в молитвенном жесте и смотрела на меня полными слез глазами. А батяня Петя, хотя и сжимал кулаки, стоял потупившись, сознавая свое бессилие.
---------
Мы брели всю ночь лесными тропами. Мои конвоиры часто останавливались и пили самогон, а затем решали, что меня пора пускать в расход. На кой, мол, черт им обременять себя моим национально чуждым обществом? Они подыскивали подходящее место для моей могилы и заставляли меня копать ее прямо руками, но невозможности спешности этой работы ставила их в тупик, поскольку им хотелось поскорее добраться до дома. Они совещались, не отменить ли сгоряча принятое решение, я же бросал работу, устремлял взгляд к звездному небу и спрашивал у него, на каком свете я нахожусь. В результате всех этих мытарств мы прибыли всего лишь в деревню Кулички, которая как две капли воды была похожа на ту, где прошло мое детство. Но это и была самопровозглашенная столица кукусек.
В Куличках я вытерпел новые унижения. Бабы с хохотом показывали на меня пальцем, а ребятня забрасывала комочками грязи. Я чувствовал, что дело совсем худо. Возможно, моя песенка спета. Этим-то торопиться некуда, они вволю поиздеваются надо мной, а потом все-таки пустят в расход, разумеется, придав расправе надо мной вид исполнения законного приговора.
На пыльной площади перед сельским клубом меня усадили на землю, и все, кому было не лень, столпившись вокруг, демонстрировали силу и самобытность своего национального сознания, пиная меня ногами, постепенно превращая мою наличность в некий холмик пыли, грязи и всяких отбросов. Благо еще, что мне развязали руки, так что я, ужасно стыдившийся своего положения, мог закрывать ими пылающее лицо. В отупении чувств и упадке сил я чаял одного поскорее отдать Богу душу, однако этот мой мнимый героизм лишь раздражал и раззадоривал кукусек, и они выдумывали для меня все новые и новые пытки. Но когда я уже определенно стоял на краю гибели, пришло спасение, причем с самой неожиданной стороны. Вперед выступила старая женщина с серьезным и умным лицом, остановила свой разбушевавшийся народ и воскликнула, указывая на меня рукой:
- Посмотрите на него! Ведь это же вылитый Сашка Парамонов, наш национальный герой!
Не знаю, как она меня разглядела и сличила с упомянутым Парамоновым, я и сам едва ли узнал бы себя, случись мне сейчас заглянуть в зеркало. Между тем притащили сохранившиеся фотографии национального героя, чьи бренные останки давно уже покоились на местном кладбище. Выпучив глаза, эти самоопределившиеся людишки долго, с тягостной крестьянской медлительностью исследовали действительность на предмет сходства между той кучей дерьма, в которую я превратился, и запечатленным на плохонькой фотографии бравым молодцем. Что и говорить, сходство было разительным. А поскольку тот, кого они называли национальным героем, по возрасту годился мне в отцы, тут же было решено, что он-то и есть виновник моих дней.
Прежде всего с меня сняли оскорбительное прозвище "ням-ням", обозначавшее всякого, кто не принадлежал к племени кукусек. Ведь я и сам теперь стал кукуськой. Затем за дело взялись старейшие и мудрейшие люди Куличек.
Они присудили мне не казнь, не черную погибель, а жизнь по славной и ко многому обязывающей легенде. Признаюсь, я смотрел на этих важничающих старейшин как на детей малых, и все же они были из той младенческой поросли, чьими устами глаголет истина. И вот что они молвили, натужно обрисовывая биографию моего прошлого, - если можно, конечно, так выразиться. Но я предпочитаю выразиться именно так. Идеологи национально-освободительного движения вещали, поскрипывая сухими бескровными губами и морщинами выкладывая на испепеленных солнцем лицах символические узоры мудрости: проезжая как-то во хмелю через Куличи, Сашка Парамонов и не заметил, как я выпал из телеги и затерялся в капусте. А какой кукуська не считает упавшее в капусту потерянным навеки? Но я все-таки нашелся, и это свидетельствует о сверхъестественном вмешательстве, о чуде.
Получив от старейшин такую превосходную биографию, я как бы в естественном порядке получил вместе с ней и пост президента кукусек. Все правильно. Сын самого Сашки Парамонова, к тому же не потерявшийся в капусте.
Не скажу, что мне сразу понравилась моя новая роль. Но я вполне примирился с нею, когда меня женили на первой красавице Куличек Дуне Кораблевой.
А моим первым президентским указом был следующий: передвинуть границу таким образом, чтобы банька опять вошла во владения батяни Пети и мамани Кати.
Михаил Литов
ВОЛК В ЛАПТЯХ
Многие думают, что колдуньям стоит огромного труда превратить человека в животное, а на самом деле это далеко не так. Иной из этих коварных зараз достаточно, например, вырыть небольшое углубление поперек дороги, по которой должен проехать свадебный поезд, и дело сделано: жених с невестой и все их гости, все, кто пересечет то углубление, пересаживаются в звериный облик, какой придумала для них проклятая затейщица. Именно это и произошло на свадьбе моего брата Николая в нашем родном городишке Причудове...