Плести плетень — дело не мальчишеское, а мужское. И поскольку мы справились с ним, я готов уже был уверовать, что мы взрослые.
Подрубив концы прутьев и сложив готовые плетни на тачки, мы обвязали их веревками. Потом каждый впрягся в свою тачку, и мы гуськом потянулись по неровной, ухабистой дороге. Веревки натирали плечи, врезались в тело, а тут еще расщедрившееся весеннее солнце!.. Напрягая все силы, мы старались не отставать друг от друга. Ведь мы были мужчины!
На этот раз я вернулся домой с самым большим заработком — с целой тридцаткой!
В комнате у нас сидел Герандоко. После демобилизации он снова стал директором нашей школы.
— Получай, диса! — сказал я с особенной гордостью, несмотря на страшную усталость.
К моему удивлению, мама молча взяла деньги, положила их на стол… И вдруг плечи ее дрогнули. Опять получалось, будто я сделал что-то не то. Я бросился к ней:
— Что случилось, диса?
Вместо нее ответил Герандоко:
— Ничего не случилось. Но где ты пропадал двое суток, Ахмед?
«Ну, если из-за этого — не беда», — подумал я и со всеми подробностями принялся рассказывать, где был и что делал.
— Нет, Ахмед, не тем, не тем, дорогой мой мальчик, ты занимаешься! — выслушав меня, сказал Герандоко.
— Как не тем? Разве я не должен кормить мать?
— Еще бы! — улыбнулся Герандоко. Обняв меня за плечи, он пристально посмотрел мне в глаза: — Ты не понял, Ахмед. Это я виноват: не так объяснил…
Мне трудно передать, как говорил Герандоко. Он горячо убеждал меня, что дорога, по которой я пошел, не ведет к добру. Своим поведением я оскорбляю память отца. Ведь ему так хотелось, чтобы я стал настоящим человеком!
— Подумай сам, — говорил Герандоко, — вспомни, было ли хоть одно отцовское письмо с фронта, в котором он не спрашивал бы о твоей учебе, о твоих успехах и не высказывал бы желания видеть тебя отличником?
— Конечно, нет.
— Вот что, — решительно сказал Герандоко, — с завтрашнего дня — за парту!
— А на что мы будем покупать хлеб? — возразил я.
— Похвально, что ты беспокоишься о доме, но пусть это будет не твоей заботой.
— А кто же…
— Вот… — перебила меня диса, показывая на два туго набитых мешка. — Из колхоза привезли сегодня.
— Из колхоза? — удивился я. — Но мы же не колхозники! Мой отец был учителем.
— Народ не забывает тех, кто заслужил его уважение. И об их семьях не забывает, — сказал Герандоко.
Я подбежал к мешкам. В одном была кукурузная мука, в другом — картошка…
— Диса, свари, пожалуйста, картошки, испеки чуреков!.. — закричал я, радуясь, что наконец смогу досыта наесться.
Мать всплеснула руками и, охая, что до сих пор не накормила меня, принялась хлопотать у очага.
— Теперь мы и пенсию будем получать, Ахмед, — говорила диса. — Герандоко помог оформить ее. Не пропадем, только учись, сынок, учись…
— Не беспокойся, Наго: он будет учиться, — заверил ее Герандоко и приказал мне каждый вечер приходить к нему домой на дополнительные занятия.
КОЕ-ЧТО О МОЕМ ХАРАКТЕРЕ
До чего же ярка и солнечна у нас весна! Немолчным говором наполняют воздух скворцы, быстрокрылые ласточки неутомимо носят в клювах комочки глины и, как искусные строители, лепят гнезда — полукруглые балкончики — над окнами нашего дома.
Воскресный день. Я сижу за столом и с увлечением наблюдаю в окно за крылатыми хлопотуньями. У меня уже нет ни сил, ни желания заглянуть в учебник арифметики. Тут же на столе чистая тетрадь и чернильница-непроливайка с торчащей в ней ручкой. Но мои глаза не хотят смотреть в учебник, а пальцы отказываются прикоснуться к ручке, хотя я знаю, что вечером должен пойти к Герандоко с выполненным уроком.
А ласточки все носят и носят свой «строительный материал»… Уцепившись лапками за стенку, птица прикладывает комочек и совсем по-человечьи, быстрым взглядом окидывает постройку, словно радуясь своей работе. Прощебетав что-то веселое, ласточка проворно улетает за новым комочком.
Я смотрю на крылатых тружениц и невольно восхищаюсь. Сколько в них прилежания, упорства! Наверное, уже тысячи километров пролетели они без отдыха, а все работают и работают. А я?..
Но сразу же нахожу оправдание: целый месяц занимаюсь — с утра в школе, вечером у Герандоко. Разве я не имею права на передышку? Мне становится очень жалко себя.