Эту историю Боб Эджертон рассказал мне, когда мы сидели в денверской тюрьме, он за убийства, а я, Джеймс Ти Хэнкс, за мошенничество. На следующий день его повесили, а мне удалось доказать невиновность, выйти, и записать эту историю, и Бог мне судья, если хоть слово из неё я выдумал.
Белый Волк, великий воин прерий
Джонни сызмальства любопытен был шибко. То ружьё отцовское разберёт на винтики, поглядеть, как устроено, то на ручье запруду построит, то на соседской ферме клад ищет тайком от хозяев. Так и вырос оболтусом.
И ладно бы он хоть папаше на ферме помогал, так нет же, всё больше в городке болтался, с заезжими трапперами в карты играл, в ножички, виски пил, дрался и девок тискал. А уж в церкви его увидеть — так разве что на чьей-нибудь свадьбе. Вот и думали все, дорога ему либо в бандиты, либо в солдаты, да только не вышло ни того, ни другого.
По осени, аккурат к ярмарке, понаехало в городок всякого сброду, и артисты бродячие, и цыгане, и индейцы, и торговцы, и мошенники всех мастей.
И Джонни как раз в городке прохлаждался, фланировал по центральной, да по сторонам глазел. Выбирал, на что папашины деньги потратить, как вдруг окликнули его какие-то индейцы, то ли сиу, то ли шайенны. Было их трое, все плоскомордые, в мехах да перьях.
— Парень! Парень! — крикнул один. — Могучий Бык твоя во сне видал!
Залопотали на своём что-то, между собой заспорили, самый старый на Джонни пальцем тычет.
— Чего вам? — Джонни спросил.
— Постой, парень! Постой!
А он и не спешил никуда. Индейцы меж собой посовещались.
— Твоя великий воин был! Белый Волк! — ему говорят наперебой.
Джонни ухмыльнулся только. Он и впрямь в какие-то моменты себя волком-одиночкой ощущал, а больше всего из работы ненавидел овец пасти. Хотя он работу в принципе не любил, а вот подраться — это да.
— Белый Волк, говорите? — спросил.
— Да, да! Как есть, Могучий Бык узнал! — на самого старого показали, тот кивнул степенно.
На том индейце больше всех перьев было, амулеты всяческие, кости, рога. Выглядел солидно, одним словом.
— Забавно, конечно, — Джонни сказал, да только Могучий Бык перебил его, склянку из тыквы протянул.
— На! Дом придёшь, выпей! Как спать ляжешь, тотем придёт! Сразу поймёшь всё! — сказал.
Джонни склянку взял, побултыхал, плеснуло внутри. За пазуху сунул.
— Три доллар, — первый индеец говорит, руку протягивает.
— Ай, мошенники! — Джонни рассмеялся, но деньги дал.
Чем чёрт не шутит, в конце концов.
Вечером домой спать не пошёл, забрался на сеновал, чтоб с папашей лишний раз не видеться. На соломе растянулся, травинку в зубы зажал, поворочался. Про склянку вспомнил. Пробку вытащил, содержимое понюхал. Пахло молоком и травами. На вкус даже сладкое оказалось, так что Джонни залпом всю склянку и осушил.
Проснулся утром, внизу. Голова гудит, будто улей, а никаких тотемов даже близко не видал.
— Ну, нехристи… — процедил зло.
Аж на три доллара нагрели, а Джонни такого не терпел, чай, не дурачок деревенский.
— Джонни! — папаша уже со двора орёт. — Джонни, бегом сюда! Бездельник ты паршивый!
Ну он глаза кое-как продрал, на двор вышел. А там папаша в одном исподнем, зато с винчестером наперевес.
— Ночью видел чего? Слышал? — прорычал, как пёс на цепи, за рубаху схватил.
— Отстань, а… Спал я… — Джонни ответил.
— Ты пока спал, опять трёх овец зарезали! Чтоб им пусто было!
Прошли вдвоём до загона. И правда, три овцы мёртвые лежат, в крови, остальные в угол жмутся, блеют испуганно.
— Ну ты глянь, а?! Сволочи! — папаша не унимался всё. — Погрызли, да и бросили так!
Джонни затылок почесал.
— Волки что ли? — спросил.
— Нет, я ночью с кровати встал и загрыз! Волки, конечно! Нет, в самом деле, мужиков на охоту собирать пора. Вроде в прошлом году стреляли-стреляли…
Тут-то у Джонни дважды два и сложилось. Он воздух носом втянул, поморщился. Кровью пахло, железом. Запах обычный, знакомый, да только сейчас казался таким же сладким, как то молоко.
Значит, не обманули. Значит, и в самом деле он не просто Джонни Биверс, бездельник с захудалой папашиной фермы. Он — Белый Волк, великий воин. Он и раньше подозревал, что не создан для того, чтоб пасти овец и таскать навоз, а теперь окончательно понял, что его судьба — стать великим.
— Да и хер с ними, с твоими овцами, — ухмыльнулся, к конюшне пошёл.
— Ах ты, сопляк! Да я тебя… — папаша развопился на весь двор, но Джонни никакого внимания не обращал.