– За доверие благодарствую, Федор Борисович, – кивнул я. – Постараюсь оправдать.
– Уже оправдал, – слабо улыбнулся он и посетовал: – Жаль, что я научился отличать истинных друзей от ложных только теперь, когда уже не в силах воздать по заслугам ни одним, ни другим. Мне б два месяца назад не Катыреву-Ростовскому[17], а тебе все свое войско вручить… – И виновато посмотрел на меня.
Опосля дождя в четверг
Дам ишо медальку сверх,
Только ты уж постарайся,
Чтоб народ меня не сверг!..[18] —
мысленно съязвил я, но тут же одернул себя. Годунов и впрямь готов для тебя на что угодно, а ты…
Так что вслух произнес иное:
– Это не твоя вина. Не мог ты этого сделать, потому что меня не было в Москве, – успокоил я царевича и заверил: – А что до войска, то считай, что вручил, потому что ныне в нем только и есть что наш полк.
Федор прикусил губу.
– А… стрельцы? – спросил он неуверенно.
– Против Дмитрия их не повернуть, – твердо ответил я и многозначительно пообещал: – Но ими мы сегодня непременно займемся, потому и советую отдохнуть.
– Ага, – послушно согласился Годунов. – Токмо проведаю, яко там матушка, и непременно сосну часок.
На том мы расстались, и я подался к Басманову.
Почему Петр Федорович расположился именно на подворье князей Голицыных?
Мать его, рано овдовев, вторично вышла замуж за Василия Юрьевича Голицына, отца того самого боярина, которого я сегодня вывел на Пожар.
Так вот там-то, на этом подворье, и воспитывались двое ее сыновей от первого брака – Иван и Петр, так что оно было в какой-то степени родным для них.
Имелось у Басманова и свое, причем куда круче, поскольку располагалось не в Белом городе, а в самом Кремле. Его подарил Петру Федоровичу, выкупив у Клешниных, еще старший Годунов, высоко оценив заслуги боярина в деле защиты Новгорода-Северского от самозванца.
Располагалось оно почти по соседству с теремом Годуновых, слева от Никитских ворот, напротив Вознесенского монастыря, и ратники направились именно туда, согласно разведданным Лохмотыша и его команды.
Откуда ж было знать Зомме, что неделей позже, после получения новости о предательстве Басманова, подворье в отместку изрядно разграбили, поэтому Петр Федорович, въехав в Москву, предпочел разместиться у Голицыных, пока его холопы не восстановят порядок в тереме.
Я не знал, смогу ли мирно договориться с боярином, особенно с учетом того, что примерно получасом ранее ему принесли тело его названого брата.
Увы, не бездыханное.
Оказывается, затеянное мною на Пожаре представление прошло не так идеально, как я посчитал, поскольку именно Голицын оказался единственным, который, невзирая ни на что, оказался жив. Впрочем, мерзавцы, и не только на Руси, испокон веков отличались повышенной живучестью.
Хотя если призадуматься, то все правильно. Согласно сработавшему в очередной раз закону подлости так и должно было произойти, чтоб выжил не абы кто, но самый опасный, что для меня, что для Федора.
Не исключаю, что тут есть и доля моей вины – возможно, я слишком рано подал Годунову сигнал для вмешательства. Но с другой стороны, затягивать избиение тоже не след. Нельзя давать народу распробовать вкус крови – может понравиться.
Ладно, постараюсь потом исправиться, к тому же пока что это выживание может даже оказаться мне на руку… если с умом его обыграть…
– Осторожно, княже, – незамедлительно предупредили меня ратники.
Странно, до подворья несколько десятков метров, а меня уже предупреждают.
– Так ведь перемирие? – не понял я.
– Было, – коротко пояснил сотник Микита Голован.
– Боярин, опосля того яко мы людишками обменялись, тело боярина углядел да сызнова лютовать учал и постреливать принялся, – дал более подробную картину ситуации второй сотник, словоохотливый Долмат Мичура, и с усмешкой добавил: – Грозится всех перебить.
– И как успехи? – осведомился я.
– Покамест трое на пятерых, – снова предельно кратко ответил Голован. И как только он при таком лаконизме ухитряется командовать сотней?
– Его ребятки троих ратников подстрелили, – пояснил Мичура. – Ну и мы не сплоховали – шестерых казачков положили, хотя не поручусь, что наповал. Они, видишь ли, в дому прячутся, потому и не понять. Скорее всего тоже лишь подранили, – повинился он.
– Ну и хорошо, что тоже, – одобрил я. – Нам лишняя смерть сейчас ни к чему, только людей озлобит. – И, встав возле высокого забора, огораживающего подворье Голицыных, заорал во все горло: – Слышь-ка, Петр Федорович, разговор к тебе есть! Тебе как там, обсказали уже те, кто на Пожаре был, про грамотку государеву?
После паузы отозвался мужской голос с хрипотцой:
– Обсказать-то обсказали, да веры ей у меня все одно не было и нет!
– Отчего же?! – изумился я.
– Поддельная она, – откликнулся Басманов.
Мне даже обидно стало.
Сам ведь наблюдал, как старательно водит пером Дмитрий, высовывая от усердия кончик языка. А тут на тебе – поддельная.
– Если рука его ведома – иди сюда, сам увидишь, что истинная, – пригласил я.
– Лучше уж ты ко мне, – выдвинул боярин контрпредложение. – Заодно и познакомимся, а то гов€орю веду, а с кем – бог весть.
– Ныне с тобой говорит князь Федор Константинович Мак-Альпин, – учтиво представился я. – Он же крестник пресветлого государя Дмитрия Иоанновича, он же полковник и второй, – но сразу поправился, – нет, теперь уже первый воевода полка Стражи Верных.
– А мне все одно – что второй, что первый. Невелика честь над сопляками воеводствовать, – насмешливо откликнулись из-за забора.
– У тебя сколько раненых казаков? – осведомился я и, не дожидаясь ответа, похвалился: – А у меня вдвое меньше. Так что – дальше спорить будем или сядем рядком да поговорим ладком?
– Отчего же не сесть, коли ты в гости заглянуть не забоишься.
– А чего мне бояться? – ответил я. – Ты не волк, да и я не овца – коль приглашаешь, непременно загляну. Только день уж больно погожий. В такой денек в хоромах сидеть не желаю, потому повели, чтоб стол посреди двора поставили. Да не пустой – с питьем да яствами. Или на Руси святой гостей ныне угощать не принято?
И вновь пауза, после чего последовал удивленный вопрос:
– Неужто и впрямь придешь?
– А как же. Коль слово даешь, что твои люди, пока мы говорю вести будем, перемирие соблюдать станут, – и во двор загляну, и за стол присяду, и чару с тобой изопью, да не одну…
– А не брешешь?
– Собаки брешут, – последовал обиженный ответ. – Чтоб мне свету божьего не взвидеть, коль обману…
Отговаривали меня все трое – на подмогу к Головану и Мичуре на миниатюрное совещание прибыл командир третьей сотни Устин Моргун, чья сотня как раз засела на соседнем с теремом Голицыных подворье.
Хрястнув от широты души шапкой оземь, горячий Моргун отчаянно завопил:
– По мне, дак он хошь бы в нитку избожился – все одно не поверил бы! Бог ведает, что у него на уме. Единожды сей боярин уже продал, как бы и ныне не того. Одумайся, княже!
– Ирод клянется, иуда лобзает, да им веры неймут! – поддержал Устина Мичура.
– Может недоброе учинить, – подвел итог лаконичный Голован и покосился в сторону боярского терема.
– Может, – согласился я. – А чтобы у него и в мыслях такого соблазна не возникало, вы стрелков получше разместите наверху по соседним подворьям и держите стол под прицелом, да…
– Их-то мы туда давно первым делом рассадили, да тебе с того проку? Он-то не ведает, что ежели что, то они у нас и мышь на бегу к земле болтом прикуют, – возразил Мичура.
– А чтоб проведал, вы сделайте вот что, – решил я. – Когда я подам знак…
Мысль мою одобрили, но на затею с переговорами все равно смотрели неодобрительно, а перед тем как мне отправиться туда, подошедший Голован молча сунул в руки кольчугу.