Они сворачивают к воротам. «Вот тут он живет, сатана», — шепчутся они между собой и осаживают лошадь. Юхино сердце бешено колотится, мысль настойчиво уверяет в одном: он никому не сделал зла, никому. Лошадь останавливается, и один из людей отрывисто произносит: «Тайное убийство». Юха слышит слова, но не понимает смысла, — лишь колени начинают трястись. Человек повторяет громче:
— Тайное убийство.
— Э-э… какое такое убийство? — запинаясь, спрашивает Юха.
— Вот болван, даже пароля не знает!
Человек говорит так быстро, что Юха ничего не понимает. Он лишь подходит поближе и как можно более кротко произносит:
— Что вы говорите?
— Кто послал тебя сюда? — спрашивает человек.
— Ринне послал, — отвечает Юха, словно оправдываясь.
— Ну так стой здесь — подержишь лошадей.
Это молодцеватые, почти с барскими повадками ребята. Один из них очень красив собой, с выбивающимися из-под шапки неподстриженными, вьющимися волосами. Он ничего не говорит и лишь следует за остальными. Один стучит в дверь, двое других стоят несколько поодаль. Никто не отзывается. Затем снова стук, и сразу вслед за этим дверь распахивается вызывающе широко. Двое входят в дом, а тот красивый, с пышными волосами, остается снаружи. Юхе очень хочется подойти к нему, сказать что-нибудь хорошее, что-нибудь такое товарищеское, но он не смеет. Лучше всего оставаться здесь, у ворот — он никому не сделал зла. Разумеется, он честно держит лошадь — они наверняка скоро уедут и, конечно, увезут с собой хозяина. Он дешево отделается — он никому не сделал зла.
Снова хлопает дверь, хозяин выходит первым, те двое следуют за ним. Хозяин ступает решительно, словно знает, что его ждет; проходит мимо Юхи, но не замечает его. Один из парней подталкивает его дулом на козлы. Тот, что с красивым лицом, стоит в стороне; когда хозяин взял в руки вожжи, а двое других уселись в сани, он вскакивает сзади на полозья. Затем — вниз на лед, тем же путем, что пришли.
От безмерного чувства облегчения подкашиваются ноги, хочется сесть. С ним ничего не случилось и теперь уже не случится. Хозяина Пайтулы увезли, и он сохранил свой душевный покой. Его обругали за то, что он не знал пароля, но это только к лучшему, что он не знал пароля, так он останется в стороне от всего этого. Теперь, после того как хозяина увезли, у него такое чувство, будто весь хутор в его власти, на душе так спокойно и приятно. Он еще побудет здесь, пока не разберется, что к чему, — странно только, почему так тихо у Кускоски?..
Но что это они вытворяют там на берегу? Они стоят на месте, переговариваются, ругаются промеж себя, и вдруг бах — выстрел. Потом еще выстрел, и слышно какое-то бормотание. Кто-то удерживает лошадь. У Юхи подкашиваются ноги, в мыслях пусто, и чудится ему: вот она опять, торжествует там, в доме, эта необыкновенно суровая голова — голова господина, и простирает свою власть на него. А рядом с этой головой шевелится другая — голова хозяйки Пайтулы. И вдруг глохнет в душе Юхи все, что еще так недавно твердило: «Я никому не сделал зла».
Лошадь галопом мчится обратно в гору, в санях сидят трое. Они молча проносятся мимо хутора. Растерявшийся, онемевший от ужаса Юха хочет броситься им вслед, как вдруг за его спиной раздается стук копыт другой лошади и кто-то кричит: «Стой!» Из саней выскакивают мужчина и женщина, мужчина подбегает к Юхе.
— Ты кто такой?
— Я Иохан Тойвола… Меня послал сюда Ринне. Я никому не сделал зла.
— Заткнись!.. Стой и держи лошадь… Если кто пойдет — стреляй.
Они поспешно входят в дом, в ту самую дверь, из которой только что вывели хозяина. Юха охотно пошел бы с ними, страшно оставаться здесь, хоть ему и приказано держать лошадь. Повинуясь безотчетному порыву, он гладит ее, поправляет хомут, но ощущение гнетущей тяжести ночи не покидает его. Только что случившееся выпало из сознания, и все вещи предстают в той своей сущности, как они видны в момент, когда где-то очень близко вспыхивает молния.
Такова была ночь, в которую был прорван фронт у Кускоски и войска победителей начали занимать приход. Около часа пополуночи снова послышалась стрельба — это победители расстреливали повстанцев, оставшихся в Кускоски. К слову сказать, эти оставшиеся были удивительными людьми: они словно не знали ни о каких военных действиях, пребывая в странной уверенности, что им ничего не будет, что их даже не заметят во всей этой сумятице. Но им не поздоровилось, ибо в бою при Кускоски пленных не брали. Не знавших пароля расстреливали на месте, и в этой сумятице погибло множество невинных. Юха Тойвола, однако, в это время уже шагал по узкой тропе вдоль изгороди, все глубже уходя в лес. Стоявшие по обе стороны тропинки деревья и молодой подлесок словно умеряли страхи, пережитые Юхой на равнине у деревни. Уж этот-то окаймленный елями путь во всяком случае остался прежним, и если исподволь заглянуть сейчас в глаза Юхи, их выражение вызвало бы улыбку.
Теперь Юха окончательно избавился от своих бунтарских настроений. Он больше не обращает ни малейшего внимания на приглушенные хлопки выстрелов, он под защитой леса, там, в его глубине лежит несчастный, дорогой ему дом. И он твердо знает, что отныне у него будет лишь одно желание: прожить остаток дней в полной уединенности. Теперь, когда столько тяжелого осталось позади и он здесь в безопасности, его жизнь наверняка потечет спокойно. Хорошо все-таки, что он никому не сделал зла.
Грабители все еще орудовали в доме, когда на льду показалась пестрая вереница беженцев и ночная мгла терпко запахла страхом и отчаяньем. Тут только Юха по-настоящему задумался над тем, что же, собственно, происходит, и начал бестолково вертеться на месте, словно отбившаяся от стада овца. Ибо это стадо перестало быть его стадом, продолжать так дальше он не мог: утрачено было столь необходимое ему чувство безопасности. Ружейный приклад начал жечь ладонь. Вон оттуда надвигаются те, из дома вот-вот могут выйти эти, вон там виднеются огни Ринне, но туда мне нельзя, да и страшно уйти отсюда. Господи помилуй! Юха прячется в санный сарай, сует ружье в темный угол и прислушивается к приближающемуся шуму. Уже можно разобрать человеческие голоса, детский плач и причитания баб и вместе с тем какую-то совсем незнакомую речь. Слышит он и свое собственное прерывистое дыханье, и ружье в углу, на расстоянии вытянутой руки — как ненадежный сообщник, который может выдать его.
Вот выходят из дому те двое и ругаются, не видя его. «Неужто это был лахтарь? Черт подери, надобно было пустить его до того свету!»
Что-то теперь будет? Господи боже, отец небесный!.. Да что я говорю — ведь я ни разу не ходил к причастию этим летом. Я не умру, я не умру. К причастию, к причастию — сейчас же к причастию, если только уйду отсюда живым. Шум и шорох снаружи не утихают. Уже нельзя больше разобрать голоса тех, что вышли из дома. Неужели они ищут его? Господи боже, только бы попасть к причастию, а там будь что будет. Ноги вдруг прохватило холодом, под ложечкой засосало.
После того как шум снаружи затих, Юха долго еще стоял в углу. Ему все чудилось, что по хутору кто-то ходит, откуда-то слышался голос хозяйки Пайтулы, энергично хлопотавшей о чем-то вместе с какими-то сердитыми господами, — из тех, что все понимают не так, что им ни говори. Крадучись подошел Юха к двери, выглянул наружу, прислушался: ничего, только темная ночь вокруг— и лишь тогда рискнул выйти из сарая. Ночь еще дышала недавно случившимся и словно ждала чего-то нового. Огни Ринне погасли, но огни деревни еще мерцали со стороны Кускоски, словно свидетельствуя о том, что праздничная благовещенская ночь еще не вошла в свое обычное русло.
Итак, момент покаяния остался позади. Ружье по-прежнему стоит в углу, и только теперь, прикинув в своем одеревенелом воображении тот нелегкий путь, который ведет отсюда домой, Юха почувствовал, что, быть может, ему предстоит совершить явное зло. Если бы только выбраться из здешних мест! Он начинает осторожно спускаться с берега на лед, чутко прислушиваясь, готовый в случае нужды броситься назад к ружью. За всю свою жизнь он не выстрелил ни разу, не выстрелил бы и теперь, но инстинкт подсказывает ему: в этот момент, появись какая опасность, лучше иметь при себе оружие — так и надежнее, и как-то более соответствует обстоятельствам. Когда он уже наполовину спустился с берегового откоса, в голове мелькает мысль: ведь это сюда отвезли хозяина Пайтулы. Нет, он не оставит свое ружье. Он бегом возвращается обратно, хватает ружье и, осмелев, приближается к кромке берега.